Связь летописи с фольклором
   О событиях далекого прошлого летописец черпает материал в сокровищнице народной памяти.
Обращение к топонимической легенде продиктовано стремлением летописца выяснить происхождение
названий славянских племен, отдельных городов и самого слова "Русь". Так, происхождение
славянских племен радимичей и вятичей связывается с легендарными выходцами из ляхов —
 братьями Радимом и Вятко. Эта легенда возникла у славян, очевидно, в период разложения родового
строя, когда обособившаяся родовая старшина для обоснования своего права на политическое
господство над остальными членами рода создает легенду о якобы иноземном своем происхождении.
К этому летописному сказанию близка легенда о призвании князей, помещенная в летописи под 6370 г.
(862 г.). По приглашению новгородцев, из-за моря княжить и "володеть" Русской землей, приходят три
брата-варяга с родами своими: Рюрик, Синеус, Трувор.
   Фольклорность легенды подтверждает наличие эпического числа три — три брата. Сказание
имеет чисто новгородское, местное происхождение, отражая практику взаимоотношений феодальной
городской республики с князьями. В жизни Новгорода были нередки случаи "призвания" князя, который
выполнял функции военачальника. Внесенная в русскую летопись, эта местная легенда приобретала
определенный политический смысл. Она обосновывала права князей на политическую власть над всей
Русью. Устанавливался единый предок киевских князей — полулегендарный Рюрик, что позволяло
летописцу рассматривать историю Русской земли как историю князей Рюрикова дома. Легенда о
призвании князей подчеркивала абсолютную политическую независимость княжеской власти от
Византийской империи.
   Таким образом, легенда о призвании князей служила важным аргументом для доказательства
суверенности Киевского государства, а отнюдь не свидетельствовала о неспособности славян
самостоятельно устроить свое государство, без помощи европейцев, как это пытается доказать ряд
буржуазных ученых. Типичной топонимической легендой является также сказание об основании Киева
тремя братьями — Кием, Щеком, Хоривом и сестрой их Лыбедью. На устный источник внесенного в
летопись материала, указывает сам летописец: "Ини же, не сведуще, рекоша, яко Кий есть перевозник
был". Версию народного предания о Кие-перевозчике летописец с негодованием отвергает. Он
категорически заявляет, что Кий был князем, совершал успешные походы на Царьград, где принял
великую честь от греческого царя и основал на Дунае городище Киевец.
   Отзвуками обрядовой поэзии времен родового строя наполнены летописные известия о
славянских племенах, их обычаях, свадебных и похоронных обрядах. Приемами устного народного
эпоса охарактеризованы в летописи первые русские князья: Олег, Игорь, Ольга, Святослав. Олег —
это прежде всего мужественный и мудрый воин. Благодаря воинской смекалке, он одерживает победу
над греками, поставив свои корабли на колеса, и пустив их под парусами по земле. Он ловко
распутывает все хитросплетения своих врагов-греков и заключает выгодный для Руси мирный
договор с Византией. В знак одержанной победы Олег прибивает свой щит на вратах Царьграда, к
вящему позору врагов, и славе своей родины. Удачливый князь-воин прозван в народе "вещим", т. е.
волшебником (правда, при этом летописец-христианин не преминул подчеркнуть, что прозвище дали
Олегу язычники, "людие погани и невеголоси"), но и ему не удается уйти от своей судьбы. Под 912 г.
летопись помещает поэтическое предание, связанное, очевидно, "с могилой Ольговой", которая
"есть... и до сего дни". Это предание имеет законченный сюжет, который раскрывается в лаконичном
драматическом повествовании. В нем ярко выражена мысль о силе судьбы, избежать которой никто
из смертных, и даже "вещий" князь, не в силах. В несколько ином плане изображен Игорь. Он также
мужествен и смел, одерживает победу над греками в походе 944 г. Он заботлив и внимателен к нуждам
своей дружины, но, кроме того, и жаден. Стремление собрать как можно больше дани с древлян
становится причиной его гибели. Жадность Игоря осуждается летописцем народной пословицей,
которую он вкладывает в уста древлян: "Аще ся вьвадить волк в овце, то выносить все стадо, аще не
убьють его..." Жена Игоря Ольга — мудрая женщина, верная памяти своего мужа, отвергающая
сватовство не только древлянского князя Мала, но и греческого императора. Она жестоко мстит
убийцам своего мужа, но жестокость ее не осуждается летописцем. В описании четырех местей Ольги
подчеркивается мудрость, твердость и непреклонность характера русской женщины. Д. С. Лихачев
отмечает, что основу сказания составляют загадки, которые не могут разгадать незадачливые сваты-
древляне. Загадки Ольги строятся на ассоциациях свадебного и похоронного обрядов: несли в лодках
не только почетных гостей, но и покойников; предложение Ольги послам помыться в бане — не только
знак высшего гостеприимства, но и символ похоронного обряда; направляясь к древлянам, Ольга
идет творить тризну не только по мужу, но и по убитым ею древлянским послам. Недогадливые
древляне понимают слова Ольги в их прямом значении, не подозревая о другом, скрытом смысле
загадок мудрой женщины, и тем самым, обрекают себя на гибель. Все описание мести Ольги строится
на ярком лаконичном и сценическом диалоге княгини с посланцами "Деревьской земли". Героикой
дружинного эпоса овеян образ сурового простого и сильного, мужественного и прямодушного воина
Святослава. Ему чужды коварство, лесть, хитрость — качества, присущие его врагам-грекам,
которые, как отмечает летописец, "лстивы и до сего дни". С малой дружиной он одерживает победу
над превосходящими силами врага: краткой мужественной речью воодушевляет своих воинов на
борьбу: "...да не посрамим земле Руские, но ляжем костьми, мертвыи бо срама не имам".
   Святослав презирает богатство, он ценит только дружину, оружие, с помощью которого можно
добыть любое богатство. Точна и выразительна характеристика этого князя в летописи: "...легько
ходя, аки пардус, войны многи творяще. Ходя, воз по собе не возяше, ни котьла, ни мяс варя, но
потонку изрезав конину ли, зверину ли или говядину на углех испек ядише, ни шатра имяше, но подьклад
послав и седло в головах; такоже и прочии вои его вси бяху". Святослав живет интересами своей
дружины. Он даже идет наперекор увещеваниям матери — Ольги и отказывается принять
христианство, боясь насмешки дружины. Но постоянное стремление Святослава к завоевательным
войнам, пренебрежение интересами Киева, его попытка перенести столицу Руси на Дунай вызывает
осуждение летописца. Это осуждение он высказывает устами "киян": "...ты, княже, чюжея земли ищеши
и блюдеши, а своея ся охабив (оставил), малы (едва) бо нас не взяша печенези...".
   Прямодушный князь-воин гибнет в неравном бою с печенегами у днепровских порогов. Убивший
Святослава князь печенежский Куря, "взяша главу его, и во лбе (черепе) его сьделаша чашю,
оковавше лоб его, и пьяху из него". Летописец не морализует по поводу этой смерти, но общая
тенденция все же сказывается: гибель Святослава является закономерной, она следствие его
ослушания матери, следствие его отказа принять крещение.
   К народным сказаниям восходит летописное известие о женитьбе Владимира на полоцкой княжне
Рогнеде, о его обильных и щедрых пирах, устраиваемых в Киеве, — Корсунская легенда. С одной
стороны, перед нами предстает князь-язычник с его необузданными страстями, с другой, —
идеальный правитель-христианин, наделенный всеми добродетелями: кротостью, смирением,
любовью к нищим, к иноческому и монашескому чину и т. п. Контрастным сопоставлением князя-
язычника с князем-христианином летописец стремился доказать превосходство новой христианской
морали над языческой.
   Княжение Владимира было овеяно героикой народных сказаний уже в конце Х – начале ХI в.
Духом народного героического эпоса проникнуто сказание о победе русского юноши Кожемяки над
печенежским исполином. Как и в народном эпосе, сказание подчеркивает превосходство человека
мирного труда, простого ремесленника над профессионалом-воином — печенежским богатырем.
Образы сказания также строятся по принципу контрастного сопоставления и широкого обобщения.
Русский юноша, на первый взгляд, обыкновенный, ничем не примечательный человек, но в нем
воплощена та огромная, исполинская сила, которой обладает народ русский, украшающий своим
трудом землю и, защищающий ее на поле брани от внешних врагов. Печенежский воин своими
гигантскими размерами наводит ужас на окружающих. Хвастливому и заносчивому врагу
противопоставляется скромный русский юноша, младший сын кожевника. Он совершает подвиг без
кичливости и бахвальства. При этом сказание приурочивается к топонимической легенде о
происхождении города Переяславля — "зане перея славу отроко ть", но это явный анахронизм,
поскольку Переяславль уже не раз упоминался в летописи до этого события.
   С народным эпосом связано также сказание о Белгородском киселе. В этом сказании
прославляется ум, находчивость и смекалка русского человека. И сказание о Кожемяке, и сказание о
Белгородском киселе — законченные сюжетные повествования, строящиеся на противопоставлении
внутренней силы труженика бахвальству страшного только на вид врага, мудрости старца —
легковерию печенегов. Кульминацией сюжетов обоих сказаний являются поединки: в первом —
единоборство физическое, во втором — единоборство ума и находчивости с легковерием, глупостью.
Сюжет сказания о Кожемяке типологически близок сюжетам героических народных былин, а сказания о
Белгородском киселе — народным сказкам. Фольклорная основа явно ощущается и в церковной
легенде о посещении Русской земли апостолом Андреем. Помещая эту легенду, летописец стремился
"исторически" обосновать религиозную независимость Руси от Византии. Легенда утверждала, что
Русская земля получила христианство не от греков, а якобы самим учеником Христа — апостолом
Андреем, некогда прошедшим путь "из варяг в греки" по Днепру и Волхову, — было предречено
христианство на Русской земле. Церковная легенда о том, как Андрей благословил киевские горы,
сочетается с народным сказанием о посещении Андреем Новгородской земли. Это сказание носит
бытовой характер и связано с обычаем жителей славянского севера париться в жарко натопленных
деревянных банях.
   Составители летописных сводов ХVI в. обратили внимание на несоответствие первой части
рассказа, о посещении апостолом Андреем Киева, со второй, они заменили бытовой рассказ
благочестивым преданием, согласно которому Андрей в Новгородской земле оставляет свой крест.
Таким образом, большая часть летописных сказаний, посвященных событиям IХ – конца Х столетий,
связана с устным народным творчеством, его эпическими жанрами.
Исторические повести и сказания в составе летописи
   По мере того как летописец переходит от повествования о событиях давно минувших лет к
недавнему прошлому, материал летописи становится все более исторически точным, строго
фактическим и официальным. Внимание летописца привлекают только исторические личности,
находящиеся на вершине феодальной иерархической лестницы. В изображении их деяний он следует
принципам средневекового историзма. Согласно этим принципам в летопись должны заноситься
события лишь сугубо официальные, имеющие историческое значение для государства, а частная
жизнь человека, окружающая его бытовая обстановка не интересует летописца.
   В летописи вырабатывается определенный и четкий идеал князя-правителя. Этот идеал
неотделим от общих патриотических идей летописи. Идеальный правитель выступает живым
воплощением любви к родной земле, ее чести и славы, олицетворением ее могущества и достоинства.
Все его поступки, вся его деятельность определяются благом родины и народа. Поэтому князь в
представлении летописца не может принадлежать самому себе. Он в первую очередь исторический
деятель, который появляется всегда в официальной обстановке, наделенный всеми атрибутами
княжеской власти. Д. С. Лихачев отмечает, что князь в летописи всегда официален, он как бы обращен
к зрителю и представлен в наиболее значительных своих поступках. Добродетели князя являются
своего рода парадной одеждой; при этом одни добродетели чисто механически присоединяются к
другим, благодаря чему стало возможно совмещение идеалов светских и церковных. Бесстрашие,
храбрость, воинская доблесть сочетаются со смирением, кротостью и прочими христианскими
добродетелями. Если деятельность князя направлена на благо родины, летописец всячески
прославляет его, наделяя всеми качествами наперед заданного идеала. Если деятельность князя
идет вразрез с интересами государства, летописец не жалеет черной краски и приписывает
отрицательному персонажу все смертные грехи: гордость, зависть, честолюбие, корыстолюбие и т. п.
Принципы средневекового историзма получают яркое воплощение в повестях "О убьеньи Борисове"
(1015 г.) и об ослеплении Василька Теребовльского, которые могут быть отнесены к жанру
исторических повестей о княжеских преступлениях. Однако по своему стилю это совершенно разные
произведения. Повесть "О убьеньи Борисове" излагает исторические факты убийства Святополком
братьев Бориса и Глеба с широким использованием элементов агиографического стиля. Она строится
на контрасте идеальных князей-мучеников и идеального злодея — "окаянного" Святополка.
Завершается повесть похвалой, прославляющей "христолюбивых страстотерпцев", "сияющих
светильников", "светлых звезд" — "заступников Руской земли". В ее концовке звучит молитвенный
призыв к мученикам — покорить поганых "под нозе князем нашими и избавить их "от усобныя рати",
дабы пребывали они в мире и единении.
   Так, в агиографической форме, выражена общая для всей летописи патриотическая идея. В то
же время повесть "О убьеньи Борисове" интересна рядом "документальных" подробностей,
"реалистических деталей". Написанная попом Василием и помещенная в летописи под 1097 г.,
"Повесть об ослеплении Василька Теребовльского" выдержана в стиле историко-документальном.
Экспозицией сюжета является сообщение о съезде князей "на устроенье мира" в Любече.
Единодушие собравшихся выражено речью, сказанной якобы всеми князьями: "Почто губим Руськую
землю, сами на ся котору деюще? А половци землю нашю несуть розно, и ради суть, оже межю нами
рати. Да ноне отселе имемся в едино сердце, и блюдем Рускые земли; кождо да держить отчину
свою...".
   Устанавливаемый новый феодальный порядок взаимоотношений ("кождо да держит отчину
свою") князья скрепляют клятвой — крестоцелованием. Они дают друг другу слово не допускать
распрей, усобиц. Такое решение встречает одобрение народа: "и ради быша людье вси". Однако
достигнутое единодушие оказалось временным и непрочным, и повесть на конкретном, страшном
примере ослепления Василька двоюродными братьями показывает, к чему приводит нарушение
князьями взятых на себя обязательств. Мотивировка завязки сюжета повести традиционная,
провиденциалистическая: опечаленный "любовью", согласием князей дьявол "влезе" в сердце
"некоторым мужем"; они говорят "лживые словеса" Давыду о том, что Владимир Мономах якобы
сговорился с Васильком о совместных действиях против Святополка Киевского и Давыда. Что это за
"некоторые мужи" — неизвестно, что в действительности побудило их сообщить свои "лживые
словеса" Давыду — неясно. Затем провиденциалистская мотивировка перерастает в чисто
психологическую. Поверив "мужам", Давыд сеет сомнения в душе Святополка. Последний, "смятеся
умом", колеблется, ему не верится в справедливость этих утверждений. В конце концов, Святополк
соглашается с Давыдом в необходимости захватить Василька. Когда Василько пришел в Выдубицкий
монастырь, Святополк посылает к нему гонца с просьбой задержаться в Киеве до своих именин.
Василько отказывается, опасаясь, что в его отсутствие дома не случилось бы "рати". Явившийся
затем к Васильку посланный Давыда уже требует, чтобы Василько остался и тем самым не
"ослушался брата старейшего". Таким образом, Давыд ставит вопрос о необходимости соблюдения
Васильком своего долга вассала по отношению к сюзерену.
   Заметим, что Борис и Глеб гибнут во имя соблюдения этого долга. Отказ Василька только
убеждает Давыда, что Василько намерен захватить города Святополка. Давыд настаивает, чтобы
Святополк немедленно отдал Василька ему. Вновь идет посланец Святополка к Васильку и от имени
великого киевского князя просит его прийти, поздороваться и посидеть с Давыдом. Василько садится
на коня и с малой дружиной едет к Святополку. Характерно, что здесь рассказ строится по законам
эпического сюжета: Василько принимает решение поехать к брату только после третьего приглашения.
О коварном замысле брата Василька предупреждает дружинник, но князь не может поверить: "Како мя
хотять яти? оногды (когда недавно) целовали крести. Василько не допускает мысли о возможности
нарушения князьями взятых на себя обязательств.
   Драматичен и глубоко психологичен рассказ о встрече Василька со Святополком и Давыдом.
Введя гостя в горницу, Святополк еще пытается завязать с ним разговор, просит его остаться до
святок, а "Давыд же седяше, акы нем", и эта деталь ярко характеризует психологическое состояние
последнего. Натянутой атмосферы не выдерживает Святополк и уходит из горницы под предлогом
необходимости распорядиться о завтраке для гостя. Василько остается наедине с Давыдом, он
пытается начать с ним разговор, "и не бе в Давыде гласа, ни послушанья". И только теперь Василько
начинает прозревать: он "ужаслься", он понял обман. А Давыд, немного посидев, уходит. Василька же,
оковав в "двою оковы", запирают в горнице, приставив на ночь сторожей.
   Подчеркивая нерешительность, колебания Святополка, автор рассказывает о том, что тот не
решается сам принять окончательного решения о судьбе Василька. Святополк созывает наутро "бояр
и кыян" и излагает им те обвинения, которые предъявляет Васильку Давыд. Но и бояре, и "кыяне" не
берут на себя моральной ответственности. Вынужденный сам принимать решение, Святополк
колеблется. Игумены умоляют его отпустить Василька, а Давыд "поущает" на ослепление. Святополк
уже хочет отпустить Василька, но чашу весов перевешивают слова Давыда: "...аще ли сего
(ослепления) не створишь, а пустишь й, то ни тобе княжити, ни мнем. Решение князем принято, и
Василька перевозят на повозке из Киева в Белгород, где сажают в "истобку малу". Развитие сюжета
достигает своей кульминации, и она дана с большим художественным мастерством. Увидев точащего
нож торчина, Василько догадывается о своей участи: его хотят ослепить, и он "вьзпи к богу плачем
великим и сиенаньем". Следует обратить внимание, что автор повести — поп Василий — не пошел по
пути агиографической литературы. Согласно житийному канону, здесь должны были поместить
пространный монолог героя, его молитву, плач. Точно, динамично автор передает кульминационную
сцену. Основная художественная функция в этой сцене принадлежит глаголу — своеобразному
"речевому жесту", как понимал его А. Н. Толстой. Входят конюхи Святополка и Давыда — Сновид
Изечевич и Дмитр:
и почаста простирати ковер,
и простерша, яста Василка
и хотяща й поврещи;
и борящется с нима крепко,
и не можаста его поврещи.
И се влезше друзии повергоша й,
и связаша й,
и снемше доску с печи,
и вьзложиша на перси его.
И седоста обаполы Сновид Изечевичь
и Дмитр, и не можаста удержати.
И приступиста ина два,
и сняста другую дску с печи,
и седоста,
и удавиша й рамяно, яко персем троскотати.
   Вся сцена выдержана в четком ритмическом строе, который создается анафорическим
повтором соединительного союза "и", передающим временную последовательность действия, а также
глагольными рифмами. Перед нами неторопливый рассказ о событии, в нем нет никакой внешней
эмоциональной оценки. Но перед читателем-слушателем с большой конкретностью предстает полная
драматизма сцена: "И приступи торчин... держа ножь и хотя ударити в око, и грешися ока и перереза
ему лице, и есть рана та на Василке и ныне. И посем удари й в око, и изя зеницю, и посем в другое око,
и изя другую зеницю. И том часе бысть яко и мертв".
   Потерявшего сознание, бездыханного Василька везут на повозке, и у Здвиженья моста, на торгу,
сняв с него окровавленную рубашку, отдают ее помыть попадье. Теперь внешне бесстрастный сказ
уступает место лирическому эпизоду. Попадья глубоко сострадает несчастному, она оплакивает его,
как мертвеца. И услышав плач сердобольной женщины, Василько приходит в сознание. "И пощюпа
сорочкы и рече: "Чему есте сняли с менее да бых в той сорочке кроваве смерть принял и стал пред
богомь". Давыд осуществил свое намерение. Он привозит Василька во Владимир, "акы некак улов
уловив". И в этом сравнении звучит моральное осуждение преступления, совершенного братом. В
отличие от агиографического повествования Василий не морализует, не приводит библейских
сопоставлений и цитат.
    От повествования о судьбе Василька он переходит к рассказу о том, как это преступление
отражается на судьбах Русской земли, и теперь главное место отводится фигуре Владимира
Мономаха. Именно в нем воплощается идеал князя. Гиперболически передает Василий чувства князя,
узнавшего об ослеплении Василька. Мономах "..ужасеся и всплакав и рече: "Сего не бывало есть в
Русьскей земьли ни при дедех наших, ни при, отцих наших, сякого злам. Он стремится мирно
"поправить" это зло, чтобы не допустить гибели земли Русской. Молят Владимира и "кыяне" "творить
мир" и "блюсти землю Русскую", и расплакавшийся Владимир говорит: поистине отци наши и деди наши
зблюли землю Русьскую, а мы хочем погубити". Характеристика Мономаха приобретает
агиографический характер. Подчеркивается его послушание отцу и своей мачехе, а также почитание
им митрополита, сана святительского и особенно "чернеческого".
   Обнаружив, что он отступил от основной темы, рассказчик спешит "на свое" возвратиться и
сообщает о мире со Святополком, который обязывался пойти на Давыда Игоревича, и либо захватить
его, либо изгнать. Затем автор рассказывает о неудавшейся попытке Давыда занять Василькову
волость, благодаря вмешательству брата Василька Володаря, и возвращению Василька в Теребовль.
Характерно, что в переговорах с Володарем Давыд, в свою, очередь пытается свалить свою вину в
ослеплении Василька на Святополка. Мир, затем, нарушают Василько и Володарь. Они берут копьем
город Всеволож, поджигают его и "створи мщенье на людех неповинных, и пролья кровь неповинну".
Здесь автор явно осуждает Василька. Это осуждение усиливается, когда Василько расправляется с
Лазарем и Туряком (подговоривших Давыда на злодеяние); "Се же 2-е мщенье створи, его же не бяше
лепо створити, да бы бог отместник был". Выполняя условия мирного договора, Святополк Изяславич
изгоняет Давыда, но потом, преступив крестное целование, идет на Василька и Володаря. Теперь
Василько вновь выступает в ореоле героя. Он становится во главе войска, "вьзвысив крести". При
этом и над воинами амнози человеки благовернии видеша крести. Таким образом, повесть не
идеализирует Василька. Он не только жертва наветов, жестокости и коварства Давыда Игоревича,
легковерия Святополка, но и сам обнаруживает не меньшую жестокость, как по отношению к
виновникам зла, так и по отношению к ни в чем неповинным людям. Нет идеализации и в изображении
великого князя киевского Святополка, нерешительного, доверчивого, слабовольного. Повесть
позволяет современному читателю представить характеры живых людей с их человеческими
слабостями и достоинствами.
   Повесть написана типично средневековым писателем, который строит ее на противопоставлении
двух символических образов "креста" и "ножа", лейтмотивом проходящих через все повествование.
"Крест" — "крестное целование" — символ княжеского братолюбия и единомыслия, скрепленных
клятвой. "Да аще кто отселе на кого будеть, то на того будем вси и крест честный", — этой клятвой
скрепляют князья свой договор в Любече. Василько не верит в коварство братьев: "Како мя хотять
яти? оногды целовали крест, рекуще: аще кто на кого будеть, то на того будеть крест и мы вси".
Владимир Мономах заключает мир со Святополком "целоваше крест межю собою". Василько, отмщая
свою обиду Давыду, поднимает "крест честный". "Нож" в повести об ослеплении Василька — не только
орудие конкретного преступления — ослепления Василька, но и символ княжеских распрей, усобиц.
"...Оже ввержен в ны нож!" — восклицает Мономах, узнав о страшном злодеянии. Затем эти слова
повторяют послы, направленные к Святополку: "Что се зло створил еси в Русьстей земли и ввергл еси
ножь в ны?" Таким образом, "Повесть об ослеплении Василька Теребовльского" резко осуждает
нарушение князьями своих договорных обязательств, приводящих к страшным кровавым
преступлениям, приносящим зло всей Русской земле.
   Описания событий, связанных с военными походами князей, приобретают характер
исторического документального сказания, свидетельствующего о формировании жанра воинской
повести. Элементы этого жанра присутствуют в сказании о мести Ярослава Окаянному Святополку
1015 – 1016 гг. Завязкой сюжета является весть Ярославу из Киева от сестры Предславы о смерти
отца и гибели Бориса; Ярослав начинает готовиться к походу, собирает войска и идет на Святополка.
В свою очередь Святополк, "пристрои бе-щисла вой, Руси и печенег", идет навстречу к Любечу.
Противные стороны останавливаются у водной преграды — на берегах Днепра. Три месяца стоят они
друг против друга, не решаясь напасть. И только насмешки и укоры, бросаемые воеводой Святополка
в адрес Ярослава и новгородцев, вынуждают последних на решительные действия: "...аще кто не
поидеть с нами, сами потнем его". На рассвете Ярослав со своими войсками переправляется через
Днепр и, оттолкнув ладьи, воины устремляются в бой. Описание битвы — кульминация сюжета: "...и
сступишася на месте. Бысть сеча зла, и не бе лзе озером печенегом помагати, и притиснуша
Святополка с дружиною ко озеру, и вьступиша на лед и обломися с ними лед, и одалати нача Ярослав,
видев же Святололк и побеже, и одоле Ярослав". При помощи постоянной стилистической формулы
"бысть сеча зла" дана оценка битвы. Победа Ярослава и бегство Святополка — развязка сюжета.
   Таким образом, в данном летописном сказании уже наличествуют основные сюжетно-
композиционные элементы воинской повести: сбор войск, выступление в поход, подготовка к бою, бой
и развязка его. Аналогично построены сказания о битве Ярослава со Святополком и польским
королем Болеславом в 1018 – 1019 гг., о междоусобной борьбе Ярослава с Мстиславом в 1024 г.
Здесь следует отметить появление ряда новых стилистических формул: враг приходит "в силе тяжце",
поле боя "покрыша множество вой"; битва происходит на рассвете "вьсходящую солнцю", подчеркнута
ее грандиозность "бысть сеча зла, яка же не была в Руси", воины "за рукы емлюче сечахуся", "яко по
удольем крови тещи". Символический образ битвы-грозы намечен в описании сражения у Листвена
между войсками Ярослава и Мстислава в 1024 г.; "И бывши нощи, бысть тма, молонья, и гром, и
дождь... И бысть сеча силна, яко посветяше молонья, блещашеться оружье, и бе гроза велика и сеча
силна и страшна". Образ битвы-грома использован в сказании 1111 г. о коалиционном походе русских
князей на половцев, здесь же вражеские войска сравниваются с лесом: "вьуступиша аки борове". В
описание сражения вводится мотив помощи небесных сил (ангелов) русским войскам, что
свидетельствует, по мнению летописца, об особом расположении неба к благочестивым князьям.
   Все это позволяет говорить о наличии в "Повести временных лет" основных компонентов жанра
воинской повести. В рамках исторического документального стиля выдержаны в летописи сообщения
о небесных знамениях.
Элементы агиографического стиля
   Составители "Повести временных лет" включали в нее и произведения агиографические:
христианскую легенду, мученическое житие (сказание о двух варягах-мучениках), сказание об
основании Киево-Печерского монастыря в 1051 г., о кончине его игумена Феодосия Печерского в 1074
г., и ряд сказаний о черноризцах печерских. В агиографическом стиле написаны помещенные в
летописи сказания о перенесении мощей Бориса и Глеба (1072) и Феодосия Печерского (1091).
   Летопись возвеличивала подвиги основателей Киево-Печерского монастыря, который был
"поставлен" ни "от царей, и от бояр, и от богатства", а "слезами, и пощением, и бдением" Антония и
Феодосия печерских. Под 1074 г., вслед за рассказом о преставлении Феодосия, летописец
повествует о печерских черноризцах, которые всяко светила в Руси сьяють". Прославляя
христианские добродетели печерских иноков, прорицателя Еремея, прозорливого Матвея и
черноризца Исакия, летопись в то же время отмечает и отдельные теневые стороны монастырского
быта. Попытка некоторых монахов покинуть печерскую обитель, вернуться "в мир", отмечена в
рассказе об Еремее. Рассказ о Матвее прозорливом в сказочной форме показывает, что длинная
церковная служба утомляет многих монахов и они под разными предлогами покидают церковь и идут
спать, а некоторые, как Михаил Тольбекович, даже убегают из монастыря.
   Конечно, слабости монахов объясняют в летописи "кознями бесовскими". Так, Матвей
прозорливый, находясь в церкви, видит беса, принявшего облик ляха. В поле своего плаща этот лях
носит цветы репейника и бросает их в монахов. За монахом же Михаилом Тольбековичем бес
приезжает в монастырь на свинье, и, подстрекаемый бесом, монах после заутрени, перескочив через
ограду, бежит из монастыря. Так прославление святости черноризцев печерских сочетается с
правдивым отражением некоторых сторон монастырского быта, что уже явно выходит за рамки
агиографического стиля. Одной из форм прославления князей в летописи являются посмертные
некрологи, связанные с жанром надгробных похвальных слов. Первым таким похвальным словом
является некролог княгине Ольге, помещенный под 969 г. Он начинается рядом метафорических
сравнений, прославляющих первую княгиню-христианку. Метафорические образы "денницы", "зари",
"света", "луны", "бисера" (жемчуга) заимствованы летописцем из византийской агиографической
литературы, но использованы они для прославления русской княгини и подчеркивают значение для
Руси ее подвига — принятия христианства.
   Некролог-похвала Ольге стилистически близок похвале Владимиру, помещенной в летописи под
1015 г. Умерший князь получает оценочный эпитет "блаженный", т. е. праведный, и его подвиг
приравнивается подвигу Константина Великого. Некрологи Мстиславу и Ростиславу могут быть
отнесены к жанру словесного портрета, в котором дана характеристика внешнего облика и
нравственных качеств князей: "Бе же Мьстислав дебел теломь, чермен лицем, великыма очима,
храбор на рати, милостив, любяше дружину по велику, именья не щадяше, ни питья, ни еденья
браняше".
   В агиографическом стиле выдержан некролог Глебу (1078): "Бе же Глеб милостив убогым и
страннолюбив, тщанье имея к церквам, тепл на веру и кроток, взором кресен". Таков же некролог
Ярополку Изяславичу (1086).
   Некрологи Изяславу и Всеволоду, наряду с агиографической идеализацией этих князей, касаются
конкретных моментов их деятельностй, а в некрологе Всеволоду звучит голос осуждения, поскольку
Всеволод под старость начал "любити смысл уных, свет творя с ними". Весьма сдержанна летопись по
отношению к митрополитам, только один из них Иоанн удостоен панегирической характеристики,
данной под 1089 г.
   Свидетельства о смерти князя, как правило, сопровождаются сообщениями о плаче над телом
покойника и месте его погребения. Из христианской литературы летописец черпал нравоучительные
сентенции, образные сравнения. Свои рассуждения он подкреплял цитатами из текста "священного
писания". Так, например, повествуя о предательстве воеводы Блуда, летописец ставит вопрос о
верности вассала своему сюзерену. Осуждая изменника, летописец подкрепляет свои мысли
ссылками на царя Давыда, т. е. на Псалтырь: "О злая лесть человеческа! Якоже Давыд глаголет:
Ядый хлеб мой, вьзвеличил есть на мя лесть..."
   Довольно часто летописец прибегает к сравнению событий и исторических деятелей с
библейскими событиями и персонажами. Функция библейских сопоставлений и реминисценций в
летописи различна. Эти сопоставления подчеркивают значимость и величие Русской земли, ее князей,
они позволяют летописцам перевести повествование из "временного" исторического плана в
"вечный", т. е. они выполняют художественную функцию символического обобщения. Кроме того, эти
сопоставления являются средством моральной оценки событий, поступков историческими лиц.
Общая характеристика стиля летописи
   Таким образом, все вышеизложенное позволяет говорить о наличии в "Повести временных лет"
эпического повествовательного стиля, связанного с устной поэзией, стиля историко-документального,
который преобладает в описании исторических событий, и стиля агиографического, который служит
важным средством утверждения нравственных идеалов князя-правителя, защитника интересов
Русской земли и осуждения князей-крамольников.
   Разнородный в жанровом и стилистическом отношении материал объединен в летописи единой
патриотической мыслью, последовательным хронологическим принципом изложения, единой историко-
философской, моральной концепцией. Летописец убежден, что история имеет начало и конец во
времени. Ее поступательное движение к концу — "страшному суду" — направляется волею божества.
Однако поведение человека зависит и от него самого, его волеизъявления, зависит от выбора пути
добра или зла. История, по мнению летописца, и являет собою арену постоянной борьбы добра и зла.
Он оценивает деяния князей как с позиций вечных моральных истин, так и с позиции общественной
морали своего времени. Летописец судит исторических деятелей не столько "божиим судом", сколько
судом людским, судом "киян", "мужей смысленных". Он не только прославляет добрые, но и не
утаивает темных деяний. Двойственно, например, в летописи изображение Владимира Святославича.
Он жестоко расправляется с полоцким князем Рогволодом и его сыновьями, убивает брата Ярополка,
выступает в роли гонителя первых христиан, побежден похотью женскою. Однако после принятия
христианства его облик резко меняется: на первый план выдвигаются черты христианской кротости и
смирения, благочестия. Но и здесь сквозь идеализированные представления о князе-христианине
проступают живые человеческие черты: Владимир трусливо прячется под мост, испугавшись натиска
печенегов у Василева, ссорится с сыном Ярославом.
   Отнюдь не идеальным правителем предстает и Ярослав: он готовится вступить в борьбу с
отцом, жестоко расправляется с новгородцами, поднявшими восстание против насильников-варягов;
проявляет нерешительность в борьбе со Святополком, в панике готов бежать за море после
поражения. Далеко не в привлекательном виде предстает Ярослав и в своей междоусобной борьбе со
Мстиславом. Клятвопреступниками по отношению к Всеславу Полоцкому являются сыновья
Ярослава. За властолюбие осуждается Святослав, изгнавший Изяслава и прельстивший Всеволода.
Осуждается летописцем Олег Черниговский, который "земле Русьскей много зло створше, проливше
кровь хрестьяньску". Летописец выступает в роли проповедника-учителя: история — это наглядный
урок "нынешним князьям", поучительный пример современникам. По-видимому, от античных авторов
через Византию им был унаследован принцип историков, сформулированный Цицероном: "Historia est
magistra vitae" — "История — учительница жизни". История в "Повести временных лет" предстает в
качестве поучения, данного не в виде общих сентенций, а в виде конкретных ярких художественных
сказаний, повестей, фрагментарных статей, положенных "по ряду" "временных лет".
   Летописец глубоко убежден в конечном торжестве добра и справедливости, отождествляя добро
и красоту. Он выступает в роли страстного публициста, выражающего интересы всей Русской земли.
Язык "Повести временных лет" широко отражает устную разговорную речь своего времени. Почти
каждое известие, прежде чем оно было записано летописцем, отложилось в устной речи. Прямая речь
исторических лиц занимает существенное место в стиле летописи. С речами обращается князь к своей
дружине, послы ведут дипломатические переговоры, речи произносятся на вече, пиршествах. Они
свидетельствуют и необычайно выразительны. При этом летописец почти никогда не прибегает к
вымышленным речам, — он всегда точен и строго фактографичен в передаче "речей" своих героев. В
летописи широко представлена специальная терминология: военная, охотничья, юридическая,
церковная. Вырабатываются четкие, выразительные, образные фразеологические сочетания, как,
например: "взять град копьем" — захватить город приступом, "сесть на конь" — выступить в поход,
"утереть поту" — вернуться с победой, "есть хлеб деден" — княжить на столе предков, "целовать
крест" — давать клятву, "ввергнуть нож" — начать раздоры.
   Часто летописец использует народные пословицы, поговорки: "Погибоша аки обре", "Беда, аки в
Родне", "Русй есть веселье питье не можем бес того быти". Язык "Повести временных лет"
свидетельствует о необычайно высоком уровне развития культуры устной и письменной речи в ХI – ХII
вв.
Значение "Повести временных лет"
   "Повесть временных лет" сыграла важную роль в развитии областных летописей и в создании
общерусских летописных сводов ХV – ХVI вв.: она неизменно включалась в состав этих летописей,
открывая собой историю Новгорода, Твери, Пскова, а затем и историю Москвы и Московского
государства. В литературе ХVIII – ХIХ вв. "Повесть временных лет" служила источником поэтических
сюжетов и образов. Так, А. П. Сумароков, создавая свои классицистические трагедии, обращался не к
античным сюжетам, а к событиям русской национальной истории (см. его трагедии "Синав и Трувор",
"Хорев"), Я. Б. Княжнин свою тираноборческую трагедию "Вадим Новгородский" строит на материале
летописи. Большое место занимают образы Владимира, Святослава, Олега в романтических "Думах"
К. Ф. Рылеева, проникнутых пафосом свободолюбивых идей.
   Поэтичность летописных сказаний прекрасно почувствовал, понял и передал А. С. Пушкин в
"Песне о вещем Олеге". В летописях старался он "угадать образ мыслей и язык тогдашних времен"
для своей исторической трагедии "Борис Годунов". Созданный поэтом, величавый по своей духовной
красоте, образ летописца Пимена явился, по словам Ф. М. Достоевского, свидетельством "того
мощного духа народной жизни, который может выделять из себя образы такой неоспоримой правды".
   И в наши дни летопись не потеряла своего большого не только историко-познавательного, но и
воспитательного значения. Она продолжает служить воспитанию благородных патриотических идей,
учит глубокому уважению к славному историческому прошлому нашего народа.
Библиографический список
1.   "История древнерусской литературы", Кусков В. В., М., "Высшая школа", 1982
2.   "Живая древняя Русь", Осетров Е., М., "Просвещение", 1984
3.   "Древняя Русь и Киев в летописных преданьях и легендах", Котляр Н. Ф., К., "Наукова думка",
1986
4.   "Великое наследие: Классические произведения литературы Древней Руси", Лихачев Д. С., М.,
1980