Великая земная любовь в лирике Ахматовой
   Ахматова — самая характерная героиня своего времени, явленная в бесконечном разнообразии
женских судеб: любовницы и жены, вдовы и матери, изменявшей и брошенной. По выражению А.
Коллонтай, Ахматова дала "целую книгу женской души".  Ахматова "вылила в искусстве" сложную
историю женского характера переломной эпохи,  его истоков, ломки, нового  становления.
   Герой ахматовской лирики (не героиня) сложен  и  многолик.  Его даже трудно определить в том
смысле, как определяют, скажем, героя лирики Лермонтова.  Это он — любовник, брат, друг,
представший в бесконечном разнообразии ситуаций:  коварный и великодушный, убивающий и
воскрешающий, первый и последний.
   Способность Ахматовой выйти к тому, что "сердце знает", — главное в стихах Ахматовой:
Я вижу все,
Я все запоминаю.
   Но это "все" освещено в ее поэзии одним источником света.
   Есть центр, в котором сводится весь мир ее поэзии, он оказывается ее основным нервом, ее
идеей и принципом. Это любовь. Стихия женской души неизбежно должна была начать с такого
заявления себя в любви. Герцен сказал однажды как о великой несправедливости в истории
человечества о том, что женщина "загнана в любовь".  В известном смысле вся  лирика (особенно 
ранняя)  Анны Ахматовой "загнана в любовь". Но здесь же прежде всего и открывалась возможность
выхода. Именно здесь ожидались подлинно поэтические открытия, такой взгляд на мир, который
позволяет говорить о поэзии Ахматовой как о новом явлении в развитии русской лирики двадцатого
века. В ее поэзии есть и "божество", и "вдохновение". Сохраняя высокое значение идеи любви,
связанное с символизмом, Ахматова возвращает ей живой и реальный, отнюдь не отвлеченный
характер:
Эта  встреча  никем  не  воспета, 
И без песен печаль улеглась. 
Наступило прохладное  лето, 
Словно  новая жизнь началась. 
Сводом каменным кажется небо, 
Уязвленное желтым огнем, 
И нужнее насущного хлеба 
Мне единое  слово  о  нем. 
Ты,  росой окропляющий травы,
Вестью душу мою оживи,
— Не для страсти,  не для забавы,
Для великой земной любви.
   "Великая земная любовь" — вот движущее начало  всей  лирики  Ахматовой. Именно  она 
заставила по-иному — уже не символистски и не акмеистски, а, если воспользоваться привычным
определением,  реалистически — увидеть мир.            
То пятое время года,
Только его славословь.
Дыши последней свободой,
Оттого, что это — любовь.
Высоко небо взлетело,
Легки очертанья вещей,
И  уже  не празднует тело
Годовщину грусти своей.
   В этом  стихотворении Ахматова назвала любовь "пятым временем года". Из этого-то
необычного, пятого времени, увидены ею остальные четыре, обычные. В состоянии любви мир
видится заново. Обострены и напряжены все чувства. И открывается необычность обычного.
Человек начинает воспринимать мир с удесятеренной силой, действительно достигая в ощущении
жизни вершин. Мир открывается в дополнительной реальности:
Ведь звезды были крупнее, 
Ведь пахли  иначе травы. 
   Поэтому стих Ахматовой так предметен: он возвращает вещам первозданный смысл, он
останавливает внимание на том, мимо чего мы в обычном состоянии способны пройти равнодушно,
 не оценить,  не почувствовать:
Над засохшей повиликою
Мягко плавает пчела.
   Потому же открывается возможность ощутить мир  по-детски  свежо.  Такие стихи,  как "Мурка, 
не ходи,  там сыч", не тематически заданные стихи для детей, но в них есть ощущение совершенно
детской непосредственности.
   И еще одна связанная с тем же особенность.  В любовных стихах Ахматовой много эпитетов,
которые когда-то знаменитый русский филолог А.  Н.  Веселовский назвал синкретическими и которые
рождаются из целостного,  нераздельного, слитного восприятия мира, когда глаз видит мир неотрывно
от того,  что слышит в нем ухо; когда чувства материализуются, опредмечиваются, а предметы
одухотворяются. "В страсти раскаленной добела", — скажет Ахматова.  И она же видит небо,
"уязвленное желтым огнем" — солнцем,  и "люстры безжизненный зной".