Высший свет в изображении Л. Н. Толстого
   В романе "Война и мир" Толстой "со строгостью судьи и гражданина" вершит нравственный суд
над высшим светом и бюрократической верхушкой самодержавной России.
   Ценность человека, по мнению Толстого, определяется тремя понятиями: простота, доброта и
правда. Нравственность, как считает писатель, — это умение почувствовать свое "я" как часть
общечеловеческого "мы". Любимые герои Толстого просты и естественны, добры и сердечны, честны
перед людьми и своею совестью.
   Иные отношения Толстого к высшему свету, "завистливому и душному для сердца вольного и
пламенных страстей" (Лермонтов).
   С первых страниц романа мы, читатели, попадаем в петербургские гостиные большого света и
знакомимся со "сливками" этого общества: вельможами, сановниками, дипломатами, фрейлинами.
Толстой развенчивает утонченные манеры этих людей, и перед читателем предстает их духовное
убожество, нравственная низость. В их поведении, в их взаимоотношениях нет ни простоты, ни добра,
ни правды. Все неестественно, лицемерно в салоне А. П. Шерер. Все живое, будь то мысль и чувство,
искренний порыв или злободневная острота, гаснет в бездушной обстановке. Вот почему
естественность и открытость в поведении Пьера так напугали Шерер. Здесь привыкли к "приличьем
стянутым маскам", к маскараду.
   Князь Василий говорит лениво, как актер слова старой пьесы, сама хозяйка держится с
искусственным энтузиазмом. Пьер почувствовал себя мальчиком в игрушечной лавке.
   Толстой сравнивает вечерний прием у Шерер с прядильной мастерской, в которой "веретена с
разных сторон равномерно и не умолкая шумели". Но в этих мастерских решаются важные дела,
плетутся государственные интриги, решаются личные проблемы, строятся корыстные планы:
подыскиваются места для неустроенных сынков, вроде идиота Ипполита Курагина, намечаются
выгодные партии для женитьбы или замужества.
   В этом свете, как рисует Толстой, "кипит вечная бесчеловечная вражда, борьба за блага
бренные". Вспомним искаженные лица "скорбной" Друбецкой и "благостного" князя Василия, когда они
вдвоем вцепились в портфель с завещанием у постели умирающего графа Безухова.
   А охота на Пьера, ставшего богачом?! Ведь это целая "военная операция", тщательно
продуманная Шерер и князем Василием. Так и не дождавшись объяснения Пьера с Элен, сватовства,
князь Василий врывается в комнату с иконой в руках и благословляет молодых — мышеловка
захлопнулась. Начинается осада Марии Болконской, богатой невесты для шалопая Анатолия, и только
случай помешал успешно завершить эту операцию.
   О какой любви может идти речь, когда браки совершаются по откровенному расчету?
   С иронией, даже с сарказмом рисует Толстой "объяснение в любви" Бориса Друбецкого и Жюли
Курагиной. Жюли знает, что этот блестящий, но нищий красавец, не любит ее, но требует за свое
богатство объяснения в любви по всей форме. А Борис, произнося нужные слова, думает, что всегда
можно устроить так, что он жену будет видеть редко.
   Все приемы хороши, чтобы добиться "славы, денег и чинов". Можно вступить в масонскую ложу,
делая вид, что тебе близки идеи любви, равенства, братства. А на самом деле такие, как Борис
Друбецкой, вступали в это общество с одной целью завести выгодные знакомства. А Пьер, искренний
и доверчивый человек, вскоре увидел, что этих людей интересовали не вопросы истины, блага
человечества, а мундиры и кресты, которых они добивались в жизни.
   Ложь и фальшь в отношениях между людьми особенно ненавистны Толстому. С какой иронией он
рассказывает о князе Василии, когда тот просто обворовывает Пьера, присвоив доходы с его имений
и оставив у себя несколько тысяч оброка. И все это под маской добра и заботы о юноше, которого он
не может бросить на произвол судьбы.
   Лжива и развратна и Элен Курагина, ставшая графиней Безуховой. Открыто изменяет мужу,
цинично заявляет Пьеру, что не желает иметь от него детей. Даже красота и молодость у людей
высшего света принимают отталкивающий характер, ибо эта красота не согрета душой.
   Лгут, играя в патриотизм, Жюли Курагина и ей подобные. Их патриотизм проявился в отказе от
французской кухни и французского театра.
   Вспомним, с каким энтузиазмом двуличный князь Василий восхищается, говоря с гордостью
пророка: "Что я говорил про Кутузова? Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона".
А когда до придворных дошло известие об оставлении Москвы французам, то князь Василий говорил,
что нельзя было ожидать ничего другого от слепого развратного старика. Толстому особенно
ненавистна императорская "игра в войну", для Александра I действительное поле сражения и парад на
Царицынском Лугу — это одно и то же (вспомним его спор с Кутузовым перед Аустерлицким
сражением). В военной среде, которую Толстой знал хорошо, процветает карьеризм, служба "лицам, а
не делу", боязнь личной ответственности за принятое решение. Вот почему так невзлюбили многие
офицеры честного и принципиального Андрея Болконского.
   Даже накануне Бородинского сражения офицеры штаба были обеспокоены не столько его
будущим результатом, сколько заботами о своих будущих наградах. Они внимательно следили за
флюгером царской милости.
   С суровой беспощадностью Толстой "срывал все и всяческие маски" с представителей высшего
света, обличая антинародную сущность их идеологии людского разъединения, эгоизма, тщеславия и
презрения к людям.