Два письма из "Евгения Онегина"
   Роман "Евгений Онегин" — это не только лучшее произведение Пушкина, это лучшее
произведение всей русской литературы. "Энциклопедия русской жизни", по мнению В. Г. Белинского,
заключает в себе так много значимого для русского человека: быт и природу России, кипение
политической жизни, идейные споры, душевные переживания и, конечно же, любовь. Роман содержит в
себе несколько частей, которые при желании можно рассматривать как самостоятельные
произведения в контексте цикла. В данной работе мы рассмотрим два письма (Татьяны и Евгения) как
ключ к пониманию образов главных героев.
   Современные Пушкину читатели с восторгом принимали первые главы, декабристы прочили
Онегина в передовые люди века, ожидая романтической поэмы. Пушкин внимательно следил за
отзывом публики, о чём свидетельствует его переписка с друзьями — Вяземским, Жуковским,
Плетнёвым.
   Если условно рассматривать "Евгения Онегина" как центральное произведение всего
творчества Пушкина, то всё, что создавалось ранее, было подготовкой великого романа. Это в
равной степени и поэма "Руслан и Людмила" — первый опыт в эпическом роде, и цикл южных поэм.
   1823 год — начало работы над "Евгением Онегиным". В течение восьми лет работы над
романом менялась русская действительность (смена царей, казни декабристов), менялся сам Пушкин
(разочарование в движении декабристов). Всё это наложило отпечаток на образ главного героя и на
весь роман — плод восьмилетних трудов.
   Трактовка образа Евгения Онегина была очень противоречивой. Например, Писарев дал такую
оценку: "Тип бесплодный, не способный ни к развитию, ни к перерождению; онегинская скука не может
произвести из себя ничего, кроме нелепостей и гадостей".
   А мнение Белинского иное: "Онегин — добрый малый, но при этом недюжинный человек".
   Достоевский считал Онегина "скитальцем в родной земле", который "оторван от народа, от
народных сил".
   Образ же Татьяны всегда возносился до "натуры гениальной". По мнению Достоевского, Татьяна
достойна быть заглавной героиней романа, ибо "она глубже Онегина и, конечно, умнее его".
   "Милый идеал" — бережно хранимый Пушкиным образ, он непорочен, гармоничен и совершенен.
По-разному воспринималась последняя сцена объяснения с Онегиным. В. Набоков, как и Белинский,
осудил решение Татьяны отвергнуть любовь Онегина, назвав это "визгливой добродетелью", которая
"повторяет зазубренную реплику".
Я Вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна.
   И. Анненков тоже не оправдывает героиню: "Татьяна под конец обнаруживает ещё и способность
к сделкам со своей совестью… Она ещё любит втайне Онегина и находится замужем — вот что
положительно дурно".
…Простите мне, я так люблю
Татьяну милую мою…
   Пушкин одновременно вводит в роман двух героинь — сестёр Татьяну и Ольгу. Но этот
неуловимый образ тоненькой девочки, который возникает в воображении читателя, — антипод
младшей сестры Ольги, черты которой можно обнаружить в любом романе того времени.
   Фривольность стиха, в котором описывается Ольга, вдруг сменяется серьёзной интонацией:
Позвольте мне, читатель мой,
Заняться старшею сестрой.
   И на страницах романа появляется она.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью её румяной,
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
   Сразу угадывается авторское отношение к двум героиням:
Но любой роман
Возьмите, и найдёте, верно,
Её портрет: он очень мил.
Я прежде сам его любил,
Но надоел он мне безмерно.
   Это не та героиня, которой посвящён роман. Есть другая, которой "страницы нежные романа мы
своевольно посвятим" (гл. 2, XXI). Красота Ольги привычна, а Татьяна — иная, запоминающаяся. Но
Пушкин всё же отмечает некоторое родство сестёр. И кроме внешнего сходства, есть между ними
духовное единение:
…подруга стольких лет,
Её голубка молодая,
Её наперсница родная…
   Татьяна не кругла и не красна лицом, она бледна, но в её чертах есть жизнь. Бледность —
постоянный эпитет Татьяны: "бледный цвет", "бледные красы". Будучи княгиней, затмевающей в свете
"блестящую Нину Воронскую", Татьяна всё та же "прежняя Таня, бедная Таня" "сидит неубрана,
бледна".
   Пушкин не даёт прямого описания внешности Татьяны, не уподобляется живописцу с его
конкретным изображением предмета, он, опираясь на специфическую силу слова, передаёт
впечатление, производимое предметом. Поэт создаёт облик методом, присущим лишь словесному
искусству. Изображение передаётся через впечатления, ощущения, отношение автора.
Пора пришла, она влюбилась.
   Образ луны в "Евгении Онегине" неразрывно связан с внутренними переживаниями главной
героини. Татьяна находится под влиянием луны, когда, увидев её "…двурогий лик… // На небе с левой
стороны, // Она дрожала и бледнела".
   Луною озарённая, Татьяна пишет письмо Онегину.
И сердцем далеко носилась
Татьяна, смотря на луну…
Вдруг мысль в уме её родилась…
   Татьяна пишет при свете луны, без лампады. Душевное состояние уносит её далеко от мира
реальности, которую порождает дневной свет. Это высшая степень абстрагирования.
Письмо Татьяны предо мною;
Его я свято берегу,
Читаю с тайною тоскою
И начитаться не могу.
   Следует учесть, что письмо Татьяны — перевод с французского языка. Писать по-французски,
думать на чужом языке — показатель высокой образованности, что типично для любого русского
дворянина того времени. Конечно, никакого оригинала на французском не было, и письмо —
"мифический перевод с чудесного подлинника сердца Татьяны". Лотман утверждает, что "целый ряд
фразеологических клише восходит к "Новой Элоизе" Руссо". Например: "То воля неба; я твоя",
"…Души неопытной волненья // Смирив со временем (как знать?)".
   Пушкин определяет такие клише как галлицизмы:
Мне галлицизмы будут милы,
Как прошлой юности грехи,
Как Богдановича стихи.
   Помимо "Элоизы" Руссо, Татьяна, возможно, читала стихи Дебор-Вальмор, французской
поэтессы. Впервые на это обратил внимание Л. С. Сержан. Например: "Вся жизнь моя была залогом //
Свиданья верного с тобой" — калька текста одной из элегий. Возможно, это своего рода эпатаж в пику
шишковистам. Галлицизмы, риторические формулы, приёмы французских эпистолярных романов —
всё это, по мнению Лотмана, мистификация, это не бросает тени на искренность признания Татьяны.
Татьяна понимает, на что обрекает себя в случае разглашения Онегиным тайны письма. И "стыд", и
"презренье" действительно обрушатся на Татьяну. В XIX веке это позор — писать незнакомому
молодому человеку, признаваясь в любви. Но Татьяна пишет твёрдою рукою, это её выбор. Она
всегда сама решает свою судьбу. Впоследствии лишь от неё зависело решение о свадьбе и переезде
Москву.
Меня с слезами заклинаний
Молила мать; для бедной Тани
Все были жребии равны…
   Мать не приказывала, а молила. Татьяна уверена, что после прочтения письма Евгений не
отвергнет её: "Хоть каплю жалости храня, // Вы не оставите меня". Значит, знала, что её полюбят.
Интуиция? Или это вовсе не уверенность, а надежда, мольба. Белинский скажет: "Онегин не узнал
своей родной души; Татьяна же узнала в нём свою родную душу, не как в полном её проявлении, но как
в возможности". Татьяна догадывалась об этой возможности.
   В начале письма по-детски простодушно проступает само собою разумеющееся единение Тани
со своими близкими
А мы… ничем мы не блестим,
Хоть вам и рады простодушно.
Зачем вы посетили нас?
   Да, Татьяна видела Евгения мельком, несколько раз, она внимательно слушала его, но
достаточно ли этого для возникновения настоящей высокой любви? Кто этот чужой человек, к
которому Таня обращается на вы, он намного старше 18-летней героини, воспитан столицей. Она
права: "В глуши, в деревне всё вам скучно". Ей остаётся только "Всё думать, думать об одном // И
день, и ночь до новой встречи". О чём могла думать юная Таня, воспитанная на французских
романах?
   Ей рано нравились романы;
   Они ей заменяли всё;
   Она влюблялася в обманы
   И Ричардсона, и Руссо.
   Уж не представлялся ли ей Онегин книжным героем? И она, подобно тысяче молодых героинь
(Кларисса, Юлия, Дельфина), пишет ему письмо. В данном случае Пушкин придаёт своей "молодой
героине" черты романтического образа. Она жила романами, видела себя героиней этих романов.
   Письмо Татьяны свидетельствует о сентиментальной моде того времени. Набоков видит это в
словах: "Когда я бедным помогала…" Вполне возможно, что это указывает и на род занятий в семье:
нищим подавать или "молитвой услаждать // Тоску волнуемой души". Конечно, молитва и подаяние —
нравственный долг каждого христианина, но в то же время дело Ольги, как подчёркивает рассказчик,
— "чай готовить". Влияние сентиментальной литературы легко угадать по эпизоду письма "Ты чуть
вошёл, я вмиг узнала, // Вся обомлела, запылала // И в мыслях молвила: вот он!" Лотман сравнивает
эти строки с текстом Карамзина: "Наталья в одну секунду вся закраснелась, и сердце её, затрепетав
сильно, сказало ей: вот он!" Образы ангела-хранителя и коварного искусителя тоже пришли из
сентиментальных книжек. Как полагает Лотман, "Ангел-хранитель" — это книжный герой Грандисон, а
"Коварный искуситель" — Ловелас.
Но так и быть! Судьбу мою
Отныне я тебе вручаю.
   Татьяна самостоятельна в суждениях и поступках. Она выбрала из всех буяновых, петушковых,
пыхтиных своего героя, способного и любить её, и быть мужем, и отцом детей. Далее следует ещё
более интересная фраза:
Перед тобою слёзы лью,
Твоей защиты умоляю.
   Возникает вопрос: от кого просит Татьяна защиты? Бродский, ссылаясь на Сиповского,
замечает, что понять это место до конца невозможно, если не взять во внимание письмо Юлии к
учителю Сен-Пре (Руссо "Новая Элоиза"). Эта фраза в буквальном переводе звучит так: "Ты должен
быть моим единственным защитником против тебя". Но ограничиваться только одним заимствованием
из любимого произведения Татьяны нельзя. Татьяна боится одиночества, своей любви, а значит, и
самой себя, своих необдуманных поступков, один из которых она уже совершила.
Вообрази, я здесь одна,
Никто меня не понимает,
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна.
   Конечно, её никто не понимает. Ведь:
Этой страсти и случайно
Ещё никто не открывал…
Татьяна изнывала тайно.
   Ни няне, ни сестре, ни матери не понять "тоску волнуемой души". Для её скрытного характера
исключена возможность "сердечного признания" кому бы то ни было, кроме Евгения. Лишь его
признаёт Татьяна как равного себе по интеллекту, по начитанности, по способности чувствовать. И
если потерять его, единственно достойного, то останется только погибнуть среди отвергнутых
женихов, а это очень страшно.
   Татьяна безропотно примет всё: и отказ Онегина, и его ответ на любовь.
Надежды сердца оживи
Иль сон тяжёлый перерви,
Увы, заслуженным укором!
   Письмо Татьяны является цельным и самодостаточным по содержанию и по форме. По
содержанию — это волшебной красоты лирическое стихотворение; по форме — стихотворная
эпистола в жанре французских сентименталистов. Письмо нежное, робкое, трепетное. В нём
ненавязчиво дыхание молодости, чистоты, невинности. Оно непорочно, восхищает и смелостью
поступка, и искренностью чувств, и благородством. Татьяна особенная, не заметить этой
исключительности натуры — признаться в собственной косности и духовной слепоте. Онегин заметил,
даже увидел в ней музу, но не для себя, а для Ленского ("Я выбрал бы другую, // Когда б я был, как ты,
поэт"). Почему не для себя? Мыслил ли себя Онегин уже безнадёжно испорченным, пресыщенным,
отжившим? Не было ли это позёрством, минутным ослеплением, вызванным приступом хандры?
Татьяна своим письмом невольно напомнила "отступнику бурных наслаждений" уловки "причудниц
большого света", что смутило Онегина и направило по ошибочному пути. Онегину внове искренность
Татьяны, он не может верно оценить её и отвечает на искренность нравоучением.
С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас.
   Онегин — это не поэтический портрет Пушкина, что подчёркивает рассказчик от лица автора.
Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной,
Чтобы насмешливый читатель
Или какой-нибудь издатель
Замысловатой клеветы,
Сличая здесь мои черты,
Не повторял потом безбожно,
Что намарал я свой портрет,
Как Байрон, гордости поэт,
Как будто нам уж невозможно
Писать поэмы о другом,
Как только о себе самом.
   Пушкин признаётся, что прежде, "как Байрон, гордости поэт", писал поэмы "о себе самом", а
теперь герой существует в условной реальности, независимо от лирического "Я". Онегин для автора и
"добрый приятель", и "молодой повеса", и "наследник всех своих родных", но только не собственное
отражение. Эти слова Пушкина могут натолкнуть на совершенно обратный ход мыслей: если Пушкин
заблаговременно опровергает возможное сопоставление его со своим героем, значит, подобное
сопоставление приходило на ум и ему.
   Онегин, столичный житель, вполне усвоил правила света.
Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал;
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно.
   Учился он "понемногу чему-нибудь и как-нибудь". Однако Онегин "знал довольно по-латыни", что
необязательно знать светскому человеку. Латынь была распространена среди декабристов и тех, кто
получил университетское филологическое образование. Этот язык знали Якушин, Корнилович, Н.
Тургенев. Читал Онегин Ювенала, Публия Вергилия; если бранил, то, значит, и читал Гомера, Феокрита
(в латинском переводе?), не уступая в начитанности Татьяне. Но если настольная книга Татьяны —
"Новая Элоиза" Руссо, то Онегин увлекался Адамом Смитом, что характеризовало его как человека
иных интересов, чем Татьяна.
   Вскоре "постылой жизни мишура" пресытила Онегина, и он, исполненный презрения к людям ("Кто
жил и мыслил, // тот не может в душе не презирать людей"), уезжает из города в деревню. Но "и в
деревне скука та же". В деревне Онегин уже не обращает "утро в полдень", а встаёт "в часу седьмом",
приближая режим дня к режиму Татьяны. Онегин не бежит из деревни, почувствовав скуку; он в
"беспечной неге" предаётся уединению, тишине, "святой жизни", похожей на жизнь Татьяны.
   К чтению двух героев подвигают разные импульсы. Онегин, "томясь душевной пустотой", читает
певца Гяура и Жуана. В библиотеке Онегина сосредоточены главные книги нового литературного
направления — европейского романтизма XIX столетия, в библиотеке Татьяны же большинство книг
сентиментального направления. О существовании других книг Татьяна попросту не знает. Она "плоды
сердечной полноты" находит в книгах Руссо, во французских романах. Чтение книг в деревне не
вылечивает Онегина от хандры
   Пережив любовную драму, Евгений "стал вновь читать без разбора": Гиббона, Руссо, Манзони,
Гердера, Шамфора, m-me de Stael, Биша, Тиссо, Беля, Фонтенеля, "Прочёл из наших кой-кого". Онегин
пустился в точно такое же неразборчивое чтение, что и Татьяна когда-то. Евгений нарушил давно
установленный им самим отбор авторов.
   Онегин путешествует и возвращается в Москву. Онегин вновь в Москве, вновь в свете. "Цвет
столицы ничем не удивил Евгения:
Везде встречаемые лица,
Непроходимые глупцы.
   Увидев Татьяну в подобном окружении, Онегин в смятении думает: "Ужель она?"
Онегин вечер целый
Татьяной занят был одной.
Не этой девочкой несмелой,
Влюблённой, бедной и простой,
Но равнодушною княгиней,
Но неприступною богиней
Роскошной, царственной Невы.
   Теперь уже Онегин пишет письмо Татьяне:
Предвижу всё: вас оскорбит
Печальной тайны объясненье.
   Письмо Онегина кипит страстью, оно свежо и импульсивно. Сквозь строки пламенных речей
угадывается неисчерпанный потенциал чувств, хранившихся где-то в глубинах сердца, ожидающих
своего часа. Насколько крепка была плотина, перекрывавшая чувства?
   Всё может стать привычкой: и скука, и боль, и страдания, и даже влюблённость ("Привычке милой
не дал ходу"). Но любовь к Татьяне внове. Онегин восклицает:
Когда б вы знали, как ужасно
Томиться жаждою любви…
   О да! Такую "жажду любви" Татьяна ведает, эта жажда заставляет забыть условности света
(писать любовное письмо первой!). Онегин пишет замужней женщине, в чём и переступает первую
"условность света". Вторая — навязывать себя с любовными объяснениями.
   Онегин, где ваша строгая мораль, с которою вы так жестоко отчитали Татьяну, поступив при этом
"благородно"? Теперь Онегин существует только одним — увидеть её. Когда-то Татьяна молила о
встрече с Онегиным, а теперь сам Онегин ловит "улыбку уст, движенье глаз". Он ей внимает. Внимать
— значит внимательно слушать, не упускать ни одного звука. Внимают тем, перед кем благоговеют.
   Онегин несколько раз упоминает в письме, что остались ему "судьбой отсчитанные дни". Может
быть, духовно он истратил себя. Его заветные "вольность и покой" не принесли желаемого
отдохновения. Мятежный ум пресытился свободой, перегорел, переиграл. Этот гордый человек
кается во всём: и в слепом неверии в любовь, и в смерти Ленского ("Несчастной жертвой Ленский
пал"), и в своей холодности. Татьяна — последний шанс Онегина свить гнездо, она не объект
очередной любовной интрижки.
   Теперь Онегин во всём повторяет поведение влюблённой Тани. Но дело ли не в том, что век его
измерен, и он одинок, несчастен, отвергнут откровенным игнорированием? Будь всё иначе, стал бы
Евгений посылать письмо за письмом, как влюблённый романтик?
   Онегин на грани сумасшествия: ему изо дня в день приходится скрывать страсть, "вести
спокойный разговор, // Глядеть… весёлым взглядом", в то время как ему мерещатся руки, колени,
уста, походка, глаза Татьяны. Он всей своей необузданной душою стремится приблизиться к плоду
своих мечтаний, прикоснуться к нему. Вспомним, как жадно целует Онегин руку Татьяны в момент
объяснения с ней. Ему бы только получить лёгкий намёк на взаимность, но "у ней и бровь не
шевельнулась; // не сжала даже губ она".
   Заключительные слова письма Евгения "Всё решено, я в вашей воле…" перекликаются со
строками Татьяны "судьбу мою отныне я тебе вручаю". Они воссоздают изначальное единение
героев. Онегин понял это через шесть лет, а Татьяне это открылось с первых мгновений и не
забылось до конца; вот чем обусловлено последнее ее откровение. Но Татьяна готова и дальше
подавлять в себе эту любовь. В этом разница положения Онегина и Татьяны: Онегин только сейчас
поставлен перед трагической неразрешимостью, которую Татьяна осознаёт и принимает уже давно. В
словах Онегина звучит раскаяние ("Боже мой! // Как я ошибся, как наказан…"), а в словах Татьяны —
печаль и смирение ("А счастье было так возможно…").
   Два письма пишут влюблённые люди. Оба в равной мере осознают возможность, даже
неизбежность неудачи. Оба принимают в расчёт возможный исход — презрение.
   У Татьяны:
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.
   У Онегина:
   Какое горькое презренье
   Ваш гордый взгляд изобразит.
   Оба говорят о том, что скрывать любовь и страсть мучительно.
   И Татьяна, и Онегин подводят итог всему написанному. Общее выражение "но так и быть" не
случайно в обоих письмах. На зеркальность писем переносится зеркальность чувств. Онегин в той же
степени, что и Татьяна, любит. Факт написания Онегиным письма тем более знаменателен, что герой
пренебрегает выражать свои чувства посредством писем, считая это сентиментальной модой, с чем
согласен и рассказчик ("Хоть толку мало вообще // Он в письмах видел не вотще").
   Оба письма одинаково пылки, о чём свидетельствует обилие соответствующих знаков
препинания:
·      в письме Татьяны восклицательных знаков 8, в письме Онегина — 5;
·      вопросительных — 8 и 2;
·      многоточий — 10 и 6.
   Получается, что Онегин более сдержан, но если учесть, что это письмо мужчины, да ещё такого
прагматика, то следует представить себе степень его экзальтации.
   Следует обратить внимание на интонацию в письмах. Письмо Татьяны развивается
интонационно последовательно. Начинается с умеренно-приподнятой экспозиции, которая
продолжается в повествовательном тоне. Затем интонация поднимается и достигает кульминации
("Другой!.."). К заключению интонация постепенно опускается до слов "Увы, заслуженным укором…" и
оканчивается достаточно уверенным постскриптумом.
   Письмо Онегина начинается с восклицания. Буря чувств, томившихся в душе, прорывается
едкостью и сарказмом ("Предвижу всё…"). Внезапно эта интонация сменяется повествованием,
задумчивостью ("Случайно вас…"). Затем — томление ("Нет, поминутно..."), нарастание страсти ("вот
блаженство!"); снова мука ("И я лишён того..."), подъём до кульминации ("И зарыдав у ваших ног...") и
нисходящая интонация концовки ("И предаюсь моей судьбе...").
   Множество выражений в обоих письмах — это галлицизмы. Лотман утверждает: "Онегин и
Татьяна используют одни и те же формулы, однако смысл и функция этих формул в их употреблении
глубоко различны". Татьяна использует клише из французских романов, а Онегин пишет тем языком, на
котором общается повседневно.
   Посредством писем — сакральных текстов — раскрывается родство душ двух исключительных
героев. Каждое из писем ярко индивидуально, однако письма во многом перекликаются:
·      в словесно-стиховом плане — общие фразы;
·      в смысловом — общее настроение;
·      в интонационном — широкий спектр интонаций;
·      в культурном — принадлежность к образованному кругу;
·      в этическом — как вызов морали и образец морали одновременно;
·      в эстетическом — как высокохудожественный шедевр.
   Изящный пушкинский сюжет основывается на двух противоположных точках: письмах, написанных
с шестилетним интервалом. Композиционно они разделены пятью главами. Письма — стержень
романа. Существование писем вне романа возможно, романа без писем — никогда. Мы бы не узнали,
какова Татьяна, не услышав её сокровенных строк, говорящих более красноречиво, нежели
комментарии рассказчика. Без письма Онегина остались бы скрытыми метаморфозы его души,
динамика развития образа и развязка. Кстати, за рамками романа остались ещё три письма Онегина
("…Он вновь посланье: // Второму, третьему письму // Ответа нет."), но они, как и оригинал письма
Татьяны, предоставлены воображению и интуиции читателя и составляют одну из многих загадок
романа.
Библиографический список
1.   Пушкин А. С. Евгений Онегин. Роман в стихах. — М., 1978.
2.   Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина "Евгений Онегин". Комментарий. — Л., 1980.
3.   Макогоненко Г. П. Избранные работы. Роман А. С. Пушкина "Евгений Онегин". — Л., 1987.
4.   Белинский В. Г. Сочинения А. Пушкина. — М., 1955.
5.   Набоков В. Комментарий к роману А. С. Пушкина "Евгений Онегин". — Нью-Йорк, 1981.
6.   Бродский Н. Л. Комментарий к роману А. С. Пушкина "Евгений Онегин". — М., 1932.
7.   Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина. Очерки. — М., 1974.
8.   Анненков П. В. Воспоминания и критические очерки. — СПб.
9.   Дмитриева Н. Изображение и слово. — М., 1991.