Не менее остра и справедлива критика Дж.Б.Кэролла. Суть его возражений сводится к тому, что психологический механизм, обусловливающий порождение вопросительного или любого иного высказывания, может быть ничуть не более сложным, чем механизм порождения ядерного предложения: все зависит от того реального предметно-логического содержания, которое необходимо выразить, и от мотивации высказывания.
Наиболее интересным критиком Н.Хомского <слева> был Д.Уорт. Первое его замечание: в модели Хомского- Миллера совмещены линейные и нелинейные правила, то есть фактор порядка компонентов входит в модель уже на самых ранних ее этапах. Но, во-первых, <линейный порядок элементов... может зависеть от факторов, находящихся вне данного предложения. Это бывает, когда <актуальное членение> предложения не совпадает с синтаксическим...Во-вторых, линейный порядок некоторых у и z может зависеть от факторов, которые находятся в данном предложении, но еще <неизвестны> на том этапе порождающего процесса, на котором Х переписывается в y+z. В русском языке, например, выбор порядка подлежащего и сказуемого иногда зависит от конкретных лексем (или, вернее, их классов)...>.  Чтобы выйти из этого положения, Д.Уорт предлагает разбиение порождения по НС на два цикла, причем правило N второго цикла начинает действовать на результатах правила (N-1) первого цикла: если мы переписали предложение как совокупность группы подлежащего (именной группы) и группы сказуемого, то первое правило второго цикла превращает полученное нелинейное сочетание компонентов в их линейную последовательность. Строго говоря, еще раньше сходные идеи выдвигали Г.Карри и С.К.Шаумян.
По мнению Д.Уорта, это приближает порождающую модель к естественному процессу порождения, ибо говорящий ведь <...хорошо знает заранее если не все, то по крайней мере главные лексические единицы, которые появятся в его предложении, и выбирает именно те грамматические обрамления, которые потребуются для заранее "избранных" лексических единиц> (там же, с.55). К этому месту Д.Уорт дает исключительно важную для нас сноску, которую мы поэтому приведем целиком. <С точки зрения сходства с реальным языковым поведением говорящего ни одну из известных до сих пор моделей нельзя признать удовлетворительной. Можно ли найти такую модель, которая соотносилась бы с действительным поведением реального говорящего (т.е., если можно так выразиться, "психосоциологическую" модель речи и языка)? Нам кажется, что да. Такая модель имела бы форму телевизорного экрана, с которым связаны два механизма, из которых один способен развертывать на экране разные изображения, а другой способен читать и различать эти изображения, передавать результаты чтения в "черный ящик", содержащий грамматические правила данного языка (в форме, может быть, полной трансформационной грамматики по модели Хомского); "черный ящик" обрабатывает полученную от читателя... информацию и передает результаты своей обработки первому, развертывающему механизму, который изображает на экране новую "картинку"; этот циклический процесс продолжается (с электронной быстротой) до тех пор, пока "черный ящик" перестанет прибавлять новую ин-формацию; весь аппарат тогда находится в состоянии стабильности, и картинка (т.е. предложение) снимается (т.е. говорящий произносит свое предложение)> (там же, С.55-56).
Уже на примере Д.Уорта можно видеть, как сторонники трансформационной модели стремятся приблизить эту модель к реальным психологическим процессам порождения речи. Другой пример - знакомый нам Д.Слобин, который вынужден был ввести в модель новое понятие - <обратимость>. Речь идет о том, что если в эксперименте давались картинки, изображающие потенциально обратимую ситуацию (Автомобиль догоняет поезд - Поезд догоняет автомобиль), и картинки, изображающие необратимую ситуацию (Мужчина ест дыню - дыня не может есть мужчину), то испытуемый оперирует с ними по-разному, т.е. в порождении участвует некоторое звено, в котором фиксируется <реальное положение дел>, своего рода когнитивная схема, влияющая на механизм порождения. Сходные результаты были получены рядом других авторов. Вообще при внимательном рассмотрении эволюции более молодого поколения психолингвистов - сторонников модели Хомского-Миллера заметно, что почти все они со временем уходили в более или менее глубокую оппозицию к этой модели, иногда подвергая критике ее основные догмы. Мы видели этот процесс на примере Жака Мелера, ставшего одним из основных представителей <психолингвистики третьего поколения>: но сходный путь проделали и, казалось бы, самые ярые пропагандисты трансформационного подхода, как Т.Бивер, Дж.Фодор, М.Гарретт. Так, Т.Бивер стал вообще считать ложной проблему <психолингвистической реальности> (что можно только приветствовать!) и заявил, что проблема совсем в другом - <как эти (лингвистические) структуры взаимодействуют в реальных психологических процессах - таких, как восприятие, кратковременная память и т.д.> (Bever, 1968, р.490). A Дж.Фодор и М.Гарретт пришли к идее эвристик. <Эти эвристики используют информацию, репрезентирующуюся в грамматике, но сами по себе они не суть грамматические правила, если понимать <правила> в смысле этого слова, обычном применительно к генерированию предложений>.
Характерно, что если в начале 1960-х гг. ученики Н.Хомского и Дж.Миллера, как говорится, <на дух> не принимали инакомыслящих психолингвистов (сошлемся в качестве примера на почти оскорбительные суждения С.Эрвин-Трипп и Д.Слобина о не раз упоминавшейся работе Осгуда 1963 г. в их обзоре психолингвистических исследований (Ervin-Tripp & Slobin, 1966, pp.443- 444)), то уже через 10, тем более 20 лет те и другие стали собираться на общих конференциях и публиковаться в общих сборниках. Например, вот сборник <Говорящие умы> с подзаголовком <Изучение языка в когнитивных науках>, вышедший в 1984 г., причем одним из редакторов был Т.Бивер. В нем опубликованы рядом статьи пылкого в прошлом хомскианца Дж.Каца, Ч.Осгуда и молодого поколения <когнитивистов> - в частности, У.Кинча.
И вовсе не случайно, что они объединились вокруг того, что называется когнитивным подходом и соотносится с <психолингвистикой третьего поколения>. Даже сам патриарх американской психолингвистики Джордж Миллер, выступая в 1989 г. на конференции Американского психологического общества, отдав должное психолингвистике 1950-х-1970-х гг., в заключение констатировал: <...Когнитивные психологи сейчас переоткрывают слож-ность коммуникации> (Miller, 1990, р. 1 Ъ)".
Когнитивные модели. Когнитивная психология - это область психологии, которая <...изучает то, как люди получают информацию о мире, как эта информация представляется человеком, как она хранится в памяти и преобразуется в знания и как эти знания влияют на наше внимание и поведение> (Солсо, 1996, с.28).
Применительно к психолингвистике когнитивный подход - это такой подход, при котором мы изучаем роль познавательных процессов в речевой деятельности. Различные когнитивные модели, как мы видели, начали зарождаться еще в недрах психолингвистики второго поколения - собственно, концепция Хомского-Миллера в определенном смысле тоже является когнитивной, особенно по сравнению с психолингвистикой первого поколения. Но, начиная с 1970-х гг., когнитивная психолингвистика выделилась (в рамках психолингвистики третьего поколения) в особое направление.
Достаточно подробные обзоры работ по когнитивной психологии вообще и когнитивной психолингвистике в частности даны в Величковский, 1982; Солсо, 1996. Поэтому в настоящем разделе мы остановимся только на трех циклах исследований, представляющих для нас наибольший интерес: это исследования У.Кинча, модель И.Шлезингера и уже упомянутая ранее <абстрактная грамматика языковой активности> Ч.Осгуда.
Концепция понимания речи у У.Кинча основывается на идее пропозиций. У него пропозиция состоит из предиката (таковым может являться глагол, прилагательное, наречие и некоторые другие) и одного или нескольких аргументов (обычно это существительные). Ведущая роль принадлежит предикату. Таким образом, высказывание представляется как система пропозиций, а так называемые <правила согласования> организуют эти пропозиции в своего рода семантическую сеть. Наконец, в структуру модели У.Кинча входит так называемая <целевая схема>, определяющая, что более, а что менее существенно для читателя в процессе понимания текста, восстанавливающая пропущенные умозаключения и вообще определяющая содержательную <макроструктуру> высказывания на глубинном уровне. Но особенно существенно, что эта структура является типичной структурой <семантических падежей> по Ч.Филмору (1981), т.е. описывает взаимодействие актантов (деятель, объект и т.п.) в рамках ситуации. Иначе говоря, У.Кинч предполагает, что в основе оперирования компонентами высказывания при его понимании и интерпретации лежит некоторое абстрактное представление о содержательной структуре ситуации, на которое как бы накладывается система пропозиций. См., в частности, следующие публикации: Kintsch, 1979; 1974; 1984; Kintsch & van Dijk,1978.
П.Торндайку принадлежит наиболее известная попытка использовать тот же принцип фреймового представления ситуации для интерпретации целостного текста (рассказа). Он разработал своего рода семантическую <грамматику рассказа> (Thorndyke, 1977).
Казалось бы, на совершенно иной основе строит свою модель И.Шлезингер. Вот его логика. В основе порождения речи лежит система простейших семантических пар. На-пример, в основе высказывания У Мэри был ягненок - представление о семантическом соотношении <владельца> и <имущества> (поссесивное отношение), а у ягненка есть, в свою очередь, соотнесенная с ним идея маленького размера (по-английски этот знаменитый стишок звучит как Mary had a little lamb). Эти взаимосвязанные содержательные характеристики И.Шлезингер называет <протовербальными элементами>. Далее к ним прилагаются четыре вида правил реализации: реляционные правила, приписывающие каждому протовербальному элементу грамматическую и фонологическую характеристику; правила лексикализации, выбирающие нужные лексемы; правила согласования (например, определяющие согласование по числу взаимосвязанных синтаксических компонентов); и интонационные правила. Кроме того, И.Шлезингер вводит понятие <коммуникативного взве-шивания>: соответствующий компонент модели определяет, какой из компонентов предложения является коммуникативным центром (логическим субъектом, темой, фокусом). Наконец, он говорит о том, что <за> протовербальными элементами стоят совсем уже невер-бальные когнитивные структуры, из которых и получаются - в результате процесса так называемой коагуляции - протовербальные элементы. Суть коагуляции - в выборе из банка наших знаний (восприятий, переживаний) того, что говорящий намерен выразить в общении. Эти когнитивные структуры репрезентированы в психике говорящего в виде образов (см. о модели Schlesinger, 1971; Hoermann, 1981).
Наконец, Ч.Осгуд тоже опирается на идею базисных <естественных> когнитивных структур как основы для порождения и восприятия высказываний. По его мнению, эти когнитивные структуры образуются благодаря взаимодействию языковой и неязыковой информации. Чем ближе поверхностная структура соответствующего предложения к этим когнитивным структурам, тем легче оперировать с предложением, тем более оно <естест-венно>.
Таким образом, в трех различных моделях (прибавим к ним и целый ряд других исследований, частично охарактеризованных выше) содержится очень много общего. Это прежде всего идея доречевых когнитивных структур. Это идея их пропозиционального характера (имя + предикат) и некоторой организации пропозиций, не совпадающей со структурой предложения (высказывания) как таковой. Наконец, это идея о существовании такого компонента речевого механизма, который определяет соотношение синтаксической структуры предложения с фокусом (топиком, темой, логическим субъектом) высказывания. Но главное, что представляет для нас интерес, - это введение в круг психолингвистической проблематики фрейма ситуации, т.е. взаимосвязанной системы когнитивных компонентов этой ситуации, хотя конкретное представление о таком фрейме у разных авторов различное.
Несколько других когнитивных моделей порождения детально описаны в книге Т.В.Ахутиной (1989), и мы не будем здесь повторять этого описания. Речь идет о моделях М.Гарретта, Г. и И.Кларков, К.Бок, Э.Бейтс и Б.Мак- Винни.
Психолингвистическая теория порождения речи, разработанная в Московской психолингвистической школе.
Как уже отмечалось выше, взгляды Московской психолингвистической школы восходят к работам Л.С.Выготского и к концепции деятельности, выдвинутой в 1950-1970-х гг. А.Н.Леонтьевым. Однако у нее есть два непосредственных предшественника: это уже известный читателю Александр Романович Лурия и Николай Иванович Жинкин, не принадлежавший к школе Л.С.Выготского, но во многом развивавший сходные идеи.
Обычно, говоря о взглядах А.Р.Лурия на речь, обращаются к двум его последним книгам на эту тему: <Основные проблемы нейролингвистики> и <Язык и сознание>. Однако в гораздо более четкой форме его взгляды отразились в небольшой брошюре, написанной как учебное пособие для студентов-психологов <Речь и мышление> (1975).
Одна из важнейших идей этой книги - различение <коммуникации события>, т.е. сообщения о внешнем факте, доступном наглядно-образному представлению (например. Дом горит. Мальчик ударил собаку) и <коммуникации отношения>, - сообщения о логических отношениях между вещами (Собака - животное). Это касается как актуальной предикативности, непосредственно образующей коммуникативное высказывание, так и структуры исходной единицы построения высказывания или предложения, а именно синтагмы (сочетания слов).
Процесс порождения или, как говорит А.Р.Лурия, <формулирования> речевого высказывания представляется им в виде следующих этапов. В начале процесса находится мотив. <Следующим моментом является возникновение мысли или общей схемы того содержания, которое в дальнейшем должно быть воплощено в высказывании> (там же, с.61). Другим термином для обозначения этой схемы у А.Р.Лурия является <замысел>. Далее в действие вступает <внутренняя речь>, имеющая решающее значение для <...перешифровки (перекодирования) замысла в развернутую речь и для создания порождающей (генеративной) схемы развернутого речевого высказывания> (там же, с.62). Она имеет свернутый, сокращенный характер и в то же время является предикативной.
В более поздних публикациях (указанная брошюра впервые была опубликована небольшим тиражом в 1964 г. под названием <Словесная система выражения отношений>) А.Р.Лурия более подробно развернул некоторые из этих положений. Так, он подчеркнул, что <внутренняя речь является... механизмом, превращающим внутренние субъективные смыслы в систему внешних развернутых речевых значений> (Лурия, 19750, с.10). Лурия стал также опираться на известную порождающую лингвистическую модель <Смысл-Текст> И.А.Мельчука и А.К.Жолковского. Он еще более четко подчеркнул, что <каждая речь, являющаяся средством общения, является не столько комплексом лексических единиц (слов), сколько системой синтагм (целых высказываний)> (там же, с.37). Четко противопоставив парадигматические и синтагматические соотношения лексических значений, А.Р.Лурия соотнес <коммуникацию отношений> с первыми, а <коммуникацию событий> со вторыми. В целом путь от мысли к речи <...1) начинается с мотива и общего замысла (который с самого начала известен субъекту в самых общих чертах), 2) проходит через стадию внутренней речи, которая, по-видимому, опирается на схемы семантической записи с ее потенциальными связями, 3) приводит к формированию глубинно-синтаксической структуры*, а затем 4) развертывается во внешнее речевое высказывание, опирающееся на поверхностно-синтаксическую структуру> (там же, с.38).
Основные положения этих работ сводятся к следующему. Внутренняя речь пользуется особым (несловесным) внутренним кодом, который Н.И.Жинкин назвал <пред-метно-схемным>. Он считает универсальной операцией отбор (на всех уровнях порождения). Слова, по Жинкину, не хранятся в памяти в полной форме и каждый раз как бы синтезируются по определенным правилам. При составлении высказывания (сообщения) из слов действуют особые семантические правила - сочетаемости слов в семантические пары, причем эти правила являются своего рода фильтром, гарантирующим осмысленность выс-казывания. Н.И.Жинкин вводит понятие замысла целого текста и порождения текста как развертывания его замысла. С его точки зрения, содержательный аспект текста в виде иерархии подтем и субподтем (предикаций разного уровня) предполагает при своей реализации ориентацию на адресата коммуникации и, в частности, наличие у этого последнего некоторых знаний, общих с говорящим, не выраженных в тексте и <домысливаемых> адресатом. Далее этот подход к тексту было развит рядом прямых и косвенных учеников Н.И.Жинкина, в особенности В.Д.Тункель, И.А.Зимней и Т.М.Дридзе.
Даже из этого очень краткого резюме взглядов Н.И.Жинкина видно, насколько его подход к порождению высказывания близок подходу Лурия и Выготского. Поэтому не случайно авторами основных публикаций Московской психолингвистической школы были в числе других ученица Жинкина И.А.Зимняя (1969) и прямая ученица А.Р.Лурия Т.В.Рябова-Ахутина (Рябова, 1967; Ахутина, 1975; 1989). Примерно в то же время была опубликована и сходная по позиции книга Е.М.Верещагина (1968). Организационным центром школы и автором наибольшего количества публикаций был автор настоящей книги (1967; 1969; 1969 а, 1970; 1974 и др.). Позже в русле идей школы работали, в частности, А.М.Шахнарович, Ю.А.Сорокин, Е.Ф.Тарасов (1987), в известной мере А.А.Залевская, Л.В.Сахарный, А.С.Штерн и многие другие. Несколько иную позицию, лишь частично совпадавшую с позицией Московской школы, отстаивали Р.М.Фрумкина (1971) и ее группа. Важнейшей, можно сказать, итоговой (для первого этапа развития школы) работой явилась коллективная монография <Основы теории речевой деятельности> (1974). О Московской психолингвистической школе и ее взглядах существует довольно большая литература, в том числе на иностранных языках.
Ниже дается подробное описание теории, изложенной в (Леонтьев, 1969) и представляющей собой обобщение модели порождения, разработанной совместно Т.В.Рябовой-Ахутиной. Далее мы остановимся на некоторых отличиях в трактовке процесса порождения речи Т.В.Ахутиной в ее более поздних публикациях и И.А.Зимней. Наша книга избрана для реферирования в настоящей главе исключительно потому, что содержит самое полное описание всей проблематики порождения речи, как она представлялась нам в те годы (напомню, что, например, когнитивная психология началась всего двумя годами раньше с выхода книги У.Нейссера).
Начнем с того, что подчеркнем: описываемая концепция является именно теорией, а не моделью порождения речи в значении этих терминов, описанном в Главе 1. Иными словами, она построена таким образом, что способна включать в себя различные модели порождения: положенный в ее основу эвристический принцип (см. Главу 3) допускает, что в процессе порождения речи говорящий может выбрать различную конкретную модель такого порождения. В этом смысле мы вполне солидарны с Дж.Б.Кэроллом. В то же время существует принципиальная схема порождения, реализующаяся независимо от выбора конкретной порождающей модели. Ее-то мы и описываем ниже. Конечно, эта схема в более или менее полном виде выступает в спонтанной (неподготовленной) устной монологической речи: в других видах речи она может редуцироваться или существенно изменяться - вплоть до включения первосигнальных (по И.П.Павлову) речевых реакций.
Итак, оставляя пока в стороне мотивацию и процессы ориентировки, первым этапом собственно порождения является внутреннее программирование высказывания. Понятие внутреннего программирования функционально, а отчасти и структурно отличается от внутренней речи как процессов программирования неречевых действий и от внутреннего проговаривания. Внутренняя программа соответствует только <содержательному ядру> будущего высказывания, а именно тем его компонентам, которые связаны отношением актуальной (выраженной в высказывании, например, глаголом) или латентной (выраженной прилагательным) предикативности. В современных терминах, внутренняя программа высказывания представляет собой иерархию пропозиций, лежащих в его основе'. Эта иерархия формируется у говорящего на базе определенной стратегии ориентировки в описываемой ситуации, зависящей от <когнитивного веса> того или иного компонента этой ситуации. Так, знаменитый пример Л.С.Выготского: <Я видел сегодня, как мальчик в синей блузе и босиком бежал по улице> допускает множество конкретных интерпретаций в зависимости от того, что именно является для говорящего основным, что - второстепенным. В одной из более поздних работ (Леонтьев,1981) мы ввели коррелятивные понятия ситуации общения и ситуации-темы, то есть ситуации, о которой говорят. При этом ситуация-тема имеет свою внутреннюю структуру и, в частности, свою тему и рему. Внутренняя программа высказывания как раз и отражает психологическую структуру ситуации-темы.
Кодом внутреннего программирования является предметно-схемный или предметно-изобразительный код по Н.И.Жинкину. Иначе говоря, в основе программирования лежит образ, которому приписывается некоторая смысловая характеристика (мы имеем в виду <личностный смысл> по А.Н.Леонтьеву). Эта смысловая характеристика и есть предикат к данному элементу. Талантливость приписывается образу художника, интересность - образу картины. А вот что происходит дальше - зависит от того, какой компонент является для нас основным. Если художник, то ему <предицируется> писание картины, то есть осуществляется операция включения всех остальных признаков в объем смысловой нагрузки образа художника, происходит <свертывание> по Ч.Осгуду.
Вообще возможны, по-видимому, три типа процессов оперирования с <единицами> программирования. Во-первых, это уже известная нам операция включения, когда одна кодовая единица (образ) получает две или несколько функциональных характеристик разной <глубины>: (КОТ + ученый) + ходит. Во-вторых, это операция перечисления, когда одна кодовая единица получает характеристики одинаковой <глубины>: могучее + ПЛЕМЯ + лихое. В-третьих, это операция сочленения, которая в сущности является частным случаем операции включения и возникает, когда функциональная характеристика прилагается сразу к двум кодовым единицам: КОЛДУН + (несет + (богатыря)) или ((колдун) + несет) + БОГАТЫРЯ.
При порождении целого текста происходит аналогичный процесс иерархизации предикаций во внутренней программе. Внутренняя программа и есть то <содержание высказывания>, которое удерживается в оперативной памяти при порождении дальнейших высказываний и которое является инвариантом перевода. Она же является конечным звеном процесса смыслового восприятия высказывания (и - с некоторыми оговорками - текста).
При переходе к этапу грамматико-семантической реализации внутренней программы следует прежде всего вслед за рядом лингвистов и психолингвистов разделить в процессах такой реализации нелинейный и линейный этапы. Эта мысль встречается у уже знакомого нам Д.Уорта, у Г.Карри (1965) - тектограмматика и фенограмматика, в <аппликативной модели> С.К.Шаумяна и П.А.Соболевой (1968) - фенотипическая и генотипическая ступень, у сторонников <стратификационной грамматики>, например С.Лэмба и многие другие. См. также психолингвистические концепции, реферированные в этой главе. В соответствии с накопленными в психолингвистике экспериментальными данными следует выделять на этом этапе порождения: а) тектограмматический подэтап, б) фенограмматический подэтап, в) подэтап синтаксического прогнозирования, г) подэтап синтаксического контроля.
Важнейшие операции, соответствующие тектограмматическому подэтапу, - это операции перевода программы на объективный код. Это, во-первых, замена единиц субъективного кода минимальным набором семантических признаков слова (обычно имени), ограничивающим семантический класс и позволяющим при дальнейшем порождении выбирать внутри этого класса различные варианты (ср. у английского психолингвиста Дж.Мортона (Morton, 1968, р.23) идею минимальных семантических признаков). Во-вторых, это приписывание данным единицам дополнительных, <лишних> (относительно соответствующих слов будущего высказывания) семантических признаков, которые потом превратятся в глаголы, прилагательные и другие предицирующие компоненты высказывания. В результате тектограмматического подэтапа порождения мы получаем набор иерархически организованных единиц объективно-языкового кода, еще не обладающих полной семантической характеристикой, но зато <нагруженных> дополнительной семантикой.
При переходе к фенограмматическому подэтапу важнейшая новая особенность - это введение линейного принципа. Видимо, <синтаксис> спонтанной мимической речи (Боскис и Морозова, 1939) соответствует как раз высказыванию, прошедшему первые два подэтапа реализации. Сюда входят следующие операции: во-первых, распределение семантических признаков, ранее приписанных одной кодовой единице, между несколькими единицами (в зависимости от структуры конкретного естественного языка); во-вторых, линейное распределение кодовых единиц в высказывании, еще не имеющих, однако, грамматических характеристик. Есть основания думать (Пала, 1966), что именно с этим подэтапом соот-несено актуальное членение высказывания.
Почти одновременно с фенограмматическим подэтапом, как только выделится исходный (<главный>) элемент высказывания, его <топик> или логический субъект'", начинает осуществляться синтаксическое прогнозирование. Этому подэтапу соответствует лексико-грамматическая характеризация высказывания в ходе движения по нему слева направо. Последовательным элементам приписываются все недостающие им для полной языковой характеристики параметры: а) место в общей синтаксической схеме высказывания; б) <грамматические обязательства>, то есть конкретная морфологическая реализация места в общей схеме плюс синтаксически нерелевантные грамматические признаки; в) полный набор семантических признаков; г) полный набор акустико-артикуляционных (или графических) признаков.
Что касается параметра (а), то - применительно к отдельному слову - это содержательно-грамматическая его характеристика. Например, мы приписываем исходному слову признак <грамматической субъектности>. Это автоматически влечет за собой приписывание какому-то другому слову признака <грамматической объектности>. Всякая характеристика такого рода, данная одному компоненту высказывания, имеет следствием соответствующую характеристику других компонентов или по крайней мере сужает круг возможных их характеристик. Очевидно, должны быть какие-то модели, описывающие по-добную взаимозависимость. Одним из наиболее вероятных кандидатов на эту роль является дерево НС (или, вернее, модель, построенная по принципу грамматики НС, но не обязательно модель Н.Джонсона, В.Ингве и т.д.).
Итак, мы высказываем некоторое предположение о синтаксическом строении данного высказывания. Здесь включается механизм синтаксического контроля. Мы соотносим наш прогноз с разными имеющимися у нас данными: с программой, контекстом, ситуацией (ситуацией общения) и т.п.". Возможны в принципе два случая: либо противоречия нет: тогда мы движемся дальше слева направо, выбирая очередное слово на основании различных признаков, приписывая ему полную характеристику и снова производя проверку на соответствие программе и другим факторам; либо возникает несоответствие. Оно может в свою очередь происходить из разных источников.
Во-первых, сам прогноз может быть неверным. Тогда мы просто его заменяем - приписываем предложению (высказыванию) другую синтаксическую схему, затем новую и так до совпадения.
Во-вторых, мы можем перебрать все возможные (при тождестве синтаксической характеристики исходного слова) прогнозы и все же не добиться совпадения. Тогда мы должны перейти к новому классу прогнозов, вернувшись к исходному слову и приписав ему иную синтаксическую характеристику. Иначе говоря, мы произведем операцию трансформации предложения. Какой класс прогнозов будет первым? Это зависит, в частности, от структуры конкретного языка и определяется в числе других факторов частотностью данного типа грамматических конструкций.
В-третьих, может оказаться, что и трансформация невозможна. Тогда обратная связь <замыкается> на внутреннюю программу - мы программируем высказывание 1      заново.
Наконец, мы добились совпадения прогноза и имеющейся у нас информации. Тогда мы идем дальше, пока не доходим до конца высказывания. При этом вполне возможна линейная инверсия отдельных слов и предикативных пар, их <переезд> на новое место: закономерности такой инверсии соотносимы с так называемым свойством <проективности> правильных синтаксических конструкций, впервые описанным И.Лесерфом (1963).
Выбор <грамматических обязательств> подчинен синтаксической схеме и вместе с другими характеристиками слова осуществляется после того, как принят тот или иной вариант прогноза.
Что касается выбора слов в порождении речи, то здесь, по-видимому, действуют три группы факторов: ассоциативно-семантические характеристики слов, их звуковой облик и их субъективная вероятностная характеристика;  (Леонтьев, 1971).
Помимо внутреннего семантико-грамматического программирования высказывания, происходит его моторное программирование, изучавшееся особенно много Л.А.Чистович (Речь: артикуляция и воспитание, 1965).
Оно осуществляется, по-видимому, уже после того, как произведено синтаксическое прогнозирование. Подробнее о моторном программировании (см. Леонтьев, 1969).
Итак, в нашем представлении синтаксическая структура высказывания отнюдь не задана с самого начала или задана лишь частично и достраивается в самом процессе порождения. На <входе> блока реализации мы имеем сведения о программе, контексте, ситуации: кроме того, нам заданы классы прогнозов, сами прогнозы и их вероятность, правила соотнесения прогноза и <грамматических обязательств> и некоторая другая информация. На этой основе и происходит конструирование высказывания.
Очень важно подчеркнуть следующее. Во-первых, все описанные операции суть не реальные действия говорящего, а скорее своего рода граничные условия: возможно применение различных эвристических приемов, репродукция <готовых> кусков и т.п. Во-вторых, при принципиальном единстве механизмов порождения и восприятия речи (см. Главу 6) не все описанные процессы происходят полностью, и воспринимающий речь чело-век опирается на другие, чем при порождении, исходные данные.
Самое же главное - что описанная здесь теория не только учитывает в своей структуре целый ряд выдвинутых другими авторами концепций (в частности, как можно видеть, она во многом опирается на работы позднего Ч.Осгуда, Д.Уорта, когнитивистов), но положенный в ее основу эвристический принцип, допускающий в различных <точках> процесса порождения выбор различных моделей, тем самым включает их в себя как частные случаи. А это означает, что она <снимает> проблему экспериментального доказательства противостоящих друг другу психолингвистических моделей и имеет большую объяс-нительную силу, чем каждая из этих моделей, взятая в отдельности.
Т.В.Ахутина предлагает следующую последовательность этапов (<уровней>) порождения. На уровне внутренней или смысловой программы высказывания осуществляет-ся смысловое синтаксирование и выбор смыслов во внутренней речи. На уровне семантической структуры предложения происходит семантическое синтаксирование и выбор языковых значений слов. Уровню лексико-грамматической структуры предложения соответствуют грамматическое структурирование и выбор слов (лексем) по форме. Наконец, уровню моторной программы синтагмы отвечают моторное (кинетическое) программиро-вание и выбор артикулом. Как можно видеть, в целом структура механизма порождения у Т.В.Ахутиной почти совпадает с описанной выше.
Также на нейролингвистическом материале построена модель Т.В.Черниговской и В.Л.Деглина (1984). Они выделяют несколько <глубинных уровней речепорождения>. Первый - уровень мотива. Второй - глубинносемантический, <на котором происходит глобальное выделение темы и ремы, определение <данного> (пресуппозиционного) и нового. Это уровень <индивидуальных смыслов> (Выготский), начала внутренней речи. Следующий глубинный уровень - это уровень пропозиционирования, выделения деятеля и объекта, этап перевода <индивидуальных смыслов> в общезначимые понятия, начало простейшего структурирования - следующий этап внутренней речи... И наконец, далее следует глубинно-синтаксический уровень, формирующий конкретноязыковые синтаксические структуры...> (с.42).
И.А.Зимняя выделяет три уровня порождения. Первый - мотивационно-побуждающий, причем она различает мотив и коммуникативное намерение. Второй уровень или этап - процесс формирования и формулирования мысли. Он включает смыслообразующую фазу (<грамматика мысли> по Выготскому) и формулирующую фазу. Третий этап - реализующий (Зимняя, 1985).
Очень интересную и оригинальную концепцию <коммуникативной номинации> выдвинул в своей книге 1989 г. и других работах Л.В.Сахарный. С его точки зрения, <модель порождения высказывания А.А.Леонтьева и Т.В.Рябовой (Ахутиной)..., связанная с определенным типом структуры текста КН (в сущности, с предложением), есть лишь частный случай модели порождения текста в процессе оформления КН> (с. 136).
Существуют и другие теории и модели речепорождения, например модель А.А.Залевской. Однако все эти (описанные и не описанные здесь) модели очень близки и в сущности больше дополняют и уточняют друг друга, чем противоречат друг другу. Поэтому можно считать, что все они отражают единое направление в трактовке процессов речепорождения.
Наконец, нельзя не упомянуть здесь двух авторов, крупных лингвистов, разработавших собственные модели порождения речи, очень близкие по духу теории Московской психолингвистической школы. Мы имеем в виду С.Д.Кацнельсона (1972) и В.Б.Косевича (1977; 1988).