Cреди всех поэтов XX века можно встретить немало блистательных имен. Это были и поэты, отмеченные несравненной мощью гражданского пафоса, и мастера, владевшие исключительным умением показать удивительное слияние поэзии с социалистической революцией. В этом пантеоне великих имен имя Маяковского занимает одно из первых мест. Как-то Марина Цветаева сказала: "…несмотря на весь почет ему, весь плач по нем Москвы и России, Россия и до сих пор не поняла, кто ей был дан в лице Маяковского". Поэт остался непонятым. Предчувствие этого трагического отчуждения, непонимания самого глубокого и чистого, что было в нем, беспокоило Маяковского много лет: Я хочу быть понят моей страной. А не буду понят, что ж. По родной стране пройду стороной, Как проходит косой дождь. В русскую поэзию юный Владимир Маяковский пришел страдающим и одиноким. В стихах молодого поэта поражало необычное содержание и ошеломляющая поэтическая новизна. "Таких смелых, радикальных изменений в поэзии не совершил ни один поэт XX века". Ранняя лирика Маяковского изобилует образами, взятыми поэтом из окружающего мира. Каждый штрих, каждая деталь, любое слово - все несет в себе отпечаток личности, настроения, чувств автора. Поэтому может показаться, что его поэзия очень неоднозначна и противоречива. Например, пока его сердце полно любви, страсти, вся душа его поет, то даже луна может быть для него и "любовницей рыжеволосой", и матерью его поэзии. Поэт обращается к ней со словами: Ведь это же дочь твоя - моя песня… Но вот настроение кроткой любви, какого-то неуловимого духовного единения с окружающим миром сменяется неожиданной враждебностью. Так же остро и сильно, как ранее любил, теперь чувствует поэт всю мерзость, склизкое и безысходное зло этого мира. И луна - та же самая луна - видится поэту совершенно иной: ...а за солнцами улиц где-то ковыляла никому не нужная дряблая луна. Все этапы личностного становления Маяковского совпадают у него со временем творческого становления. Отсюда и та противоречивость, бескомпромиссность его ранней лирики. Ощущение прилива творческих сил, готовность к работе, постоянному духовному неспокойствию подводят Маяковского к пониманию его поэтического кредо: он должен отдать трактирам и площадям свой "рвущийся, непокорный, непрожеванный крик". Маяковский сделал самый смелый и решительный шаг, превратив поэзию в активную участницу митингов, демонстраций, диспутов, направленных на критику далекой от совершенства жизни, резкого несоответствия мечты и действительности: ...Опутали революцию обывательщины нити. Страшнее Врангеля обывательский быт. Скорее головы канарейкам сверните Чтоб коммунизм канарейками не был побит! И вновь ироничный, чуть насмешливый голос юности, живущий в нем, заставляет Маяковского не только обличать и восхищаться, критиковать и одобрять, но и просто шутить над собой: И бог заплачет над моею книжкой! Не слова - судороги, слипшиеся комом, и побежит по небу с моими стихами под мышкой и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым. Но помимо личностных противоречий, существующих внутри самого поэта, в его поэзии усиливается и трагизм эпохи, современником которой он был, времени, характеризующегося ломкой миропонимания тысяч людей, поэтому в стихах не могли не появиться ноты атеизма, опустошенности, обманутости: Я одинок, как последний глаз У идущего к слепым человека! Маяковский сейчас испытывает глубокий душевный кризис, сопровождающийся болью от одиночества, которое он переживает, и эту боль поэт не может отделить от трагической судьбы своей родины, своего времени, своего поколения: …Вздыбилось ржанье оседланных смертью коней. Дым из-за дома догонит нас длинными дланями, Мутью озлобив глаза догнивающих в ливнях огней! Наполненная гражданским пафосом, "митинговая" поэзия Маяковского, несмотря ни на что, нашла путь к сердцу каждого читателя. Призывная сила в лучших стихах поэта неотделима от задушевности. Он вошел в жизнь народа быстро возгорающимся, неудержимым в страсти, деликатным, предупредительным, трогательным и нежным в заботе о других. Как способен он чувствовать, сопереживать, как способен наслаждаться земными человеческими радостями! Но многие люди забыли черты его истинной поэзии, поэзии сердца и любви, поэзии, исполненной боли и одиночества, поэзии колких рифм и разлетающихся строк, нежной и поющей, что привело читателей в тупик непонимания, о котором писала Цветаева. Быть может, будущее воспримет поэта, поймет и примет его настоящим, таким, какой он есть, искренним, ранимым и "исключительно нежным": Грядущие люди! Кто вы? Вот я - весь боль и ушиб. Вам завещаю сад фруктовый моей великой души.